После той начальной оттепели опять приударил мороз, снова запосвистывал сиверко, и потянулись через грязноватую синь обледенелых дорог белые ручьистые поземки, закурились верхи высоких сугробов у огородных прясел, ужались, замерли ветлы за поселком: недаром говорится на сибирской сторонке, что марток — это надевай трое порток…

Пустынно на улице Проходной, только собаки хороводятся, да растрепанные воробьи с досадой кричат у мерзлых конских следов… Почти бежал Сережка мимо притихших бараков, и сумка, его фанерная сумка с книжками и тетрадками подгоняла, пристукивала по спине.

В центре поселка он присел на клубной завалине.

Из низких снежных облаков продралось греющее уже солнце, разом распустило Сережку, и оттого, что расслабило, в нем снова закричал неутоленный голод.

Он привычно уже заставил себя думать о другом, опять вспомнил утреннее.

Взявшись за дверную скобу, не оборачиваясь, мать спросила его странным, дрожащим голосом:

— Слушай, сынок… Ты ничево такова не чувствуешь, а?

Сережка не понял ее слов, не мог постичь их и грубовато, по-взрослому отозвался:

— Иди-ка ты на работу, второй уж ревел гудок.

Мать будто кто в спину толкнул. Ужалась она в плечах и ударила ногой в разбухшую дверь.

— Пошла.

— Иди, иди!

«Она — большая, ей же много еды надо! — оправдывал свое бегство от столовой Сережка, прижимаясь щекой к тепловатой бревенчатой стене клуба. — Пусть хоть сегодня полный обед управит, — радовался он и мучился: чуть не кричал утром на мать — зачем так?»

Здесь, в центре поселка, рядом, кружком, стояли клуб, начальная и семилетия школы, орсовский магазин.

Никто не входил и никто не выходил из магазина.

«Вся купля с утра, сейчас там пусто…» — тихо порадовался Сережка, еще не зная причины этой своей внезапной радости.

В магазин поселковая ребятня бегала часто. Очень напрашивались у старших за хлебом: все дорогой ущипнешь от буханки или съешь маленький довесок, а потом приходили просто так — очень уж хотелось побыть там, где хранилась и выдавалась казенная еда, где сладко вспоминалось о том, что водятся где-то в мире конфеты, рассыпчатое печенье и тот шоколад в красивых обертках, о котором читалось в разных хороших книжках.

«Дай мне, сколько же бы я хлеба съел? — возмечтал Сережка и тут же испугался этой мысленной возможности. — Буханку? Нет, пожалуй, две буханки бы умял, и за ушами не пикнуло! Кусочек, только маленький кусочек попросит он. Пойдет сейчас в магазин, Ия Александровна там одна, и никто не увидит, что даст она ему тонюсенький ломтик. Ломтик!»

Сережка глотал голодную слюну.