Николаев и взвился, за наган ухватился. «Ты знаешь, кулацка морда… Мы тут не любезничать к вам приставлены, нам ба-альшие права дадены. Да я тебя за антисоветску пропаганду… Слыхал, были недалече хорошие ребятки, да легли под еловые лапки».

Кой-как обошлось, не сгинул Касьян, но с тех пор никакого ему спуску. Самая тяжелая работа на лесозаготовке — Фролову. По веснам — есть одежа-обужа, нет ли, на сплав леса подальше от семьи, опять же первым торопись Касьян и не пикни.

Случалось с умыслом, намеренно искал комендант к чему бы придраться, походя мстительно унизить. Не пересказать, что выпало на родителя, на каком только шагу не прижимали его. Не потому ли и сошел до времени в могилу…

После отца и на сына перешло. Мальчишкой пришлось пойти работать Ивану. Заработок маленький — долгое время рублем ссыльных не баловали, обувки, одежки путной нет, а Николаев зимой гонит на другой лесоучасток. Не поехал и тут же услышал в кабинете грозного дяди: «Кулацкий выродок, морда ты кулацка, саботажничать вздумал?! Ну, погоди…»

Это уж как с фронта по ранению в поселок вернулся, не дал коменданту распоясаться с глазу на глаз. Застал мать в слезах: сельхозналог платить нечем, налоговый агент с комендантом грозят описать коровенку — хана же без нее! Вечером — служивый дядя чаще вечерами с тем же агентом трудился, днем-то поселковые в лесосеке, пошел в известный домик с решеточками на окнах и поднял голос: как это можно корову забирать, не жить без нее! Керосиновая лампа только стол, считай, освещала. Комендант не узнал, закричал по привычке… Тут фронтовой разведчик несуетно изловчился и потряс за грудки Николаева. «Там, на передовой… а ты тут за бронь спрятался! Бугай, брюхо нажирашь, над несчастными бабенками всяко разно кобенишься… А почему мать красноармейца, фронтовика все еще под комендатурой держишь, есть же бумага — освобождать. Уж если отец не дожил, так матери дай умереть свободной!»

Комендант, припертый к стене, не то чтобы испугался, стоял скорее удивленный — впервые за двенадцать лет службы с ним так-то… С трудом выдавил из себя:

— Да ты кто-о-о…

— Фролов! — коротко пальнул выкриком Иван.

…Возвращались из госпиталей прежние ссыльные парни. Хваченные ужасами войны, многие уже с освобожденным сознанием, с медалями и орденами на гимнастерках, глаз при встрече с разного рода начальством не опускали, где надо частенько поднимали голос.

И разом поутих Николаев, дошло до медного лба: кончилась его власть над фронтовиками и их близкими, это теперь ему осторожничать надо…

Ой, с неохотой, трудно по своей политической зашоренности, по недомыслию, коменданты нарымского края — не только коменданты, а и всякая другая начальственная «кобылка» — меняли с середины сороковых годов слово «кулак» на «товарища».