– Не верю, Аркадий Николаевич… Представить себе не могу.

Оба замолчали.

– А впрочем, – тяжело вздохнула Алимова, – все бывает… все! враг горами качает. У меня-то, пожалуй, больше, чем у всех других, оснований поверить вашему объяснению. Может быть, и так в самом деле: и впрямь согрешила, а теперь казнится… Эх, горе, горе, горе – слабость наша женская!

XXIX

Олимпиада Александровна Ратисова сильно закружилась в зимнем сезоне. Судьба ниспослала веселой грешнице в дар какого-то необыкновенно лохматого пианиста, одаренного, как говорили знатоки, великим музыкальным талантом, но еще большим – пить шампанское, по востребованию, когда и сколько угодно, оставаясь, что называется, ни в одном глазу. Как ни вынослив был злополучный Иосаф, однако на этот раз не выдержал: супруга афишировала свой новый роман уж слишком откровенно. Он сделал Олимпиаде Алексеевне страшную сцену, на которую в ответ, кроме хохота, ничего получить не удостоился – и уехал в самарское имение дуться на жену… По отъезде мужа Олимпиада совсем сорвалась с цепи: к пианисту она скоро охладела, но его заменил скрипач; скрипача – присяжный поверенный; поверенного – молодой, входящий в моду, женский врач…

– Как хотите, тетушка, а это уж слишком! – возмущался ее подвигами Синев, с которым она откровенничала по-прежнему. – Ну, пошалили – и будет! Надо же когда-нибудь и честь знать.

Ратисова лукаво смотрела на него:

– А зачем?

– Как зачем?..

– Да так: вот ответь мне, пожалуйста, прямо и определенно: зачем мне твою честь знать?

– Да не мою, а вашу – свою собственную!

– Эва! А ты слыхал Пашу-цыганку?

– Ну-с?

– Так у нее песенка была:

– Но, помилуйте… ведь про вас весь город кричит…

– И пусть кричит. Если кричит, значит, у него есть голос. Ему же лучше.

– Да ведь Мессалиною вас ругают.

– «Лавры Мессалины не давали ей спать!» – комически декламировала Олимпиада Алексеевна.

– Черт знает что такое, – рассердился Синев, – эдакого прямолинейного беспутства я и не видывал!

– А ты моралист, моралист, моралист! – хохотала Ратисова. – И это идет к тебе, как к корове седло… Пей-ка лучше вино да благодари своего ангела, что я тебя еще не запутала, аскет ты лицемерный, самозваный святой!