Распрощавшись, наконец, с своим каноником, Фузинати догнал русских с прыткостью, необыкновенною в таком старом и больном человеке, и довел их до монумента Леонардо да Винчи, показал им издали, через площадь, вход к Кова и, рассыпавшись в тысяче комплиментов и благодарностей, исчез в галерее Виктора Эммануила, не забыв все-таки схватить из щедрой руки Тесемкина еще лиру.

– Я уверен, что этот Фузинати впятеро богаче меня, – говорил Иван Терентьевич, – но это-то и приятно. Нищему на чай дать естественно, но есть нечто гордое в том, что даешь на чай, в некотором роде, барону из «Скупого рыцаря»…

– Ну, положим, он скорее на Плюшкина похож.

– Все равно… Плюшкина от «Скупого рыцаря» только учителя словесности различают.

– А вы заметили, что он не осмелился подвести нас к самому ресторану?

– Очевидно, знают здесь его, филина ночного, – побоялся компрометировать нас пред швейцаром.

– Или, вернее, Фиорину, которая должна к нам прийти. Раз, мол, швейцар заметил, что господ привел Фузинати, то сообразит, что и дама, которая затем будет искать господ, тоже не дама, а девица от Фузинати…

– Удивительный все-таки оборот общественной морали, при котором разврат стыдливо прячется от швейцара в ресторане, и, как ни в чем не бывало, обменивается любезностями с попом!

Великолепный зал Кова производит впечатление даже и на русских, привычных в отечестве своем к грандиозным размерам подобных капищ. Тесемкин огляделся и сразу стал в духе:

– Хоть бы в Москву! – воскликнул он. – Эка – свету-то! Приятное учреждение… Водку бы тут пить. Да, поди, нету?

– Ну, слава Богу, расшевелился, – москвич! А то я, идя сюда, боялся, что вы Леонардо да Винчи проглотите… так зевали!

– Батюшка, да ведь мы же с вами почти не спали. Я в седьмом часу заснул, а в половине одиннадцатого проснулся с кошмаром, ибо стало нестерпимо: до того итальяшки выли и орали во дворе и по галерее… Я думал: в ад попал, или японцы город берут; или бомба взорвалась. А это они белье по перилам развешивали…

– Я меньше вашего спал.

– Ну, положим, будил-то я вас, а не вы меня.

– Да, но мы с Фиориною проговорили именно до тех пор, что уже весь дом проснулся и поднялся на ноги… Действительно, адский гвалт у них по утрам. Словно каждый и каждая, просыпаясь, обрадовались, что не умерли за ночь, и пробуют глотку, живы ли, слышны ли… Надо было так устать, как мы вчера, чтобы задремать под этот крик. Я совершенно не помню, как потерял сознание… Проснулся от вашего стука: Фиорина упала головою на подушку, спит, не раздетая, а Саломея сидит на стуле, бессонная, и глазищами ворочает, как сова. С места всю ночь не сошла, бумажник мой стерегла. Руки на груди скрестила, – совершенно кавас черногорский или албанский. Надо расспросить о ней Фиорину. Оригинальное существо.