Подходит к столику другой русский – черненький такой, в бородке, красивый господин, только лицом желт очень, улыбается прилично и равнодушно, словно ничто на свете уже не может его удивить, и говорит актеру:

– Представь себе: я сейчас чуть не сделался богатым человеком… Все на красной проухивал, – только что на черную перешел, ан, красная-то и вышла. Если бы выдержал характер, большой капитал бы загреб…

– А теперь? – спрашивает актер.

– А теперь не можешь ли ты мне дать un petit bleu?[264] Надо послать домой телеграмму, чтобы прислали денег на отъезд. Ну и покуда тоже существовать надо же как-нибудь? Будучи органическим существом, имею физиологические потребности.

– Нет, – отвечает актер, – пятидесяти франков я тебе не дам. И не потому, чтобы жаль или у меня их не было, но потому, что принцип: когда сам играю, денег взаймы не даю, – этак можно счастье взаймы отдать.

– Ну, братец, как ты играешь, от тебя скорее несчастье займешь. Был ли когда-нибудь случай, чтобы ты выигрывал?

– Да! Говори! А вот, может быть, именно в тех-то пятидесяти франках, которые ты у меня просишь, оно и сидит, мое счастье?.. Когда ты видал, чтобы игрок давал взаймы? Вот кончу свою серию, выиграю тысяч триста, – тогда бери не то что пятьдесят франков, но хоть пятьдесят тысяч.

– Спасибо, – говорит черненький, – к тому счастливому времени я сам рассчитываю быть в полумиллионе и, если хочешь, тебя смогу ссудить даже сотнею тысяч… А пока…

– А пока, если тебя уж так дочиста выпростали, можешь столоваться здесь за мой кредит. Он у меня безграничен… Привыкли, что езжу прогорать из года в год.

И оба хохочут, словно у них миллиарды в кармане. Так что с соседних столов унылые немцы какие-то, в бриллиантовых запонках, отдавшие рулетке франков по двадцати каждый, стали даже смотреть на наш стол с ненавистью.

Однако я, слыша слова актера, что, играя, он взаймы по принципу не дает, отдумала просить у него денег. Посидела для приличия несколько минут, встала, пошла в отель. Слышу:

– Барышня… послушайте… русская! – догоняет актер.

– Извините, – говорит, – я не хотел расспрашивать вас при товарище… Вы – как, passez le mot[265], продулись-то – совсем или с запасом?

Я пред ним только портмоне открыла:

– До дна. Ни грошика.

– А счет в гостинице оплачен? А билет обратный куда-нибудь имеете?

– Ничего не заплачено и никуда я не еду… Пусто. Покачал головою.

– Эх, пускают же сюда младенцев подобных… Полез в карман, достал бумажник, вынул сто франков.

– Взаймы я не даю, это счастье отнимает, – просто, так, – на отъезд, – сделайте одолжение… Возьмите!.. И уезжайте, немедленно уезжайте, – хоть недалеко, покуда куда-нибудь, в Геную, что ли, только бы вон из Монте-Карло, а то пропадете… Вы не смотрите, что мы все здесь такие веселые… Это хороший тон – проигрываться, как ни в чем ни бывало, и faire bonnes mines au mauvais jeu…[266] ну, и нервы… А бывает, знаете… похохочет этак человек с недельку, поострит над собою, поиздевается, а потом – и находят его где-нибудь в парке на скамье с виском простреленным или просто с головою размозженною – там вон под террасою… Понимаете? Смех – хорошая штука, только уж очень дорогим риском человек его здесь покупает… Имею честь кланяться! До свиданья. Уезжайте же – очень вас о том прошу!