– Да.

– Трудно тебе будет… Здесь туалет – первое дело, гораздо дороже самой женщины стоит… По платью встречают, а по красоте провожают… Рожа в туалете стоит гораздо дороже красавицы, одетой без шика… Как же это ты так оплошала, Люлюшка? Кажется, хорошей школы девка, должна бы знать.

– Распродала я туалет свой.

– Эх, ты! Жаль, поздно встретились… Отсоветовал бы я тебе. Кто же так поступает? Здесь, моя милая, все наоборот: лучше сперва самое себя распродай до гнилости, а потом уже, когда на этом торге совсем обанкротишься, когда ни Пакэн, ни Дусэ, ни краски никак не помогают; тогда принимайся за туалет… Туалетные здесь себя в сотнях франков числят, а без туалета, как ты, и за двадцать франков скажи «мерси».

– Повторяю вам, бросила я это…

– Что ж – бросила? При деньгах-то всякая бросит. Сама видишь: приходится нагнуться да поднять… Ну, подымайся, пойдем!

Гляжу на него во все глаза.

– Куда пойдем? Зачем? К вам? Затряс бородищею.

– На кой ты мне бес? Я, ангел мой, тоже бросил вас, женщин, и поднимать не хочу. Да и – правду тебе сказать, если бы и не бросил, то – принять тебя мне некуда: в мансарде живу, в Монако, плачу скверно, хозяева суровые католики, угрюмые буржуа, не охотники до нашего брата, вагабонда, терпят, но не дорожат, – побаиваться их приходится. Если я себе этакую дерзость позволю – с женщиною вернусь, выйдет скандал великий, выгонят меня завтра же из конуры моей… А, с другой стороны, нельзя же тебе совсем бесприютною оставаться… Пойдем, пока еще полиция внимания не обратила, что ты этак странно сидишь здесь… поверь: не совсем обыкновенная фигура, недаром я тебя за привидение принял… От тебя, хоть ты и не собираешься, но самоубийством пахнет-таки. Уважь, не пугай жандармов, уйдем.

– Вы скажите, куда меня вести хотите, я так – в неуверенности – не могу.

– Эх, ну словно тебе не все равно? Под крышей будешь. Не бойся, в обидное место не поведу. Знакомая тут у меня есть, пансион для девиц приезжающих содержит, устроит тебя…

Вижу, что глаза у него бегают, и спрашиваю прямо:

– Сводня, что ли? Рассвирепел, вспыхнул…

– Дура! За кого ты меня принимаешь? Я ей – благодеяние, а она…

Но тут же и смяк, и стих. Бурчит:

– Ну и сводня. Что ж, что сводня? К принцессе Бельджойозо тебя вести, что ли? Так не примет! не беспокойся, мой друг. Конечно, тварь: была девка, разбогатела, теперь промышляет вашею сестрою, прогоревшею… Да! Когда-то с меня тысячные куши рвала! Десяти лет нету, как она для меня публично на столе danse du ventre[275] танцевала… А вот теперь… Пойдем, пожалуйста! Чего тебе? будешь ты сыта, одета, обута, денег на игру получишь малую толику, комнату прекрасную Мари-Анет даст тебе – все в кредит… Ну, конечно, работать заставит… Пойдем! И я, старик, не останусь без выгоды, куртаж с нее, шельмы, сорву за то, что привел тебя… Пойдем! помоги старичку… будь добрая девушка… Я тебя когда-то в вине купал… Сделай такое одолжение! Меньше двадцати франков не помирюсь, вот тебе мое слово… А то к мадам Фридолине уведу… Да! Двадцать франков – и никаких разговоров!.. Что ж? Девушка красавица, свежая… школы какой… Двадцать франков и шабаш!