Юрко тоже радовался пополнению семьи. Особо был доволен тем, что у него теперь есть брат, который вскоре подрастет и с ним можно будет выходить на улицу, — пускай тогда пацаны задираются: вдвоем не страшно! Можно будет и на Берду ходить вместе, и по баштанам шастать. Он то и дело свешивал голову в колыбельку к братишке, показывал ему цветные карандаши вместо игрушек. Но Вовка мало обращал внимания на колеровые палочки, его больше привлекал Юркин бело-льняной («материнская порода!» — замечал Антон) чубчик. Он впивался обеими ручонками в волосы брата, стараясь подтянуть их поближе к своему рту. Попав в полон, Юрко начинал хныкать:

— Ма, чего Вовчок кусается!

Деревянная колыска военного времени, в которой Юрка колыхали, была заменена на темно-голубую дерматиновую коляску, привезенную Антоном из города. Вцепившись в металлическую дужку коляски, Юрко гонял ее по тесной хате, вертел как мог, тыкаясь во все углы. Малому дитю нравилась такая забава. Оно радостно гулюкало, пытаясь подняться, выглянуть за борта. Когда же коляска останавливалась, из нее раздавался требовательный рев.

Паня поругивала старшего сына:

— Вон анафема, приучил дитя кататься, теперь вертись с ним денно и нощно!

У Владимира вопреки обычаю появилось два «крестных» отца: Фанас Евтыхович и Пилип Сухоручко. Первый напросился заранее, как только Паню положили в родилку. Увидев Антона на базарной площади, он окликнул его и заявил:

— Братуня, называюсь крещеным батькой. Паньке так и передай!

Пилип Кондратович Сухоручко упрягся к Фанасу Евтыховичу в пару позже, можно сказать, уже в момент «крещения». Антон, выступавший впереди, со свертком в руках, и Паня, шествующая следом за мужем, вошли в кабинет председателя сельрады. Сухоручко, стоя за письменным столом, встретил их такими словами:

— С прибавлением вас, шановный громадянин Баляба Антон Охримович! Также и вас, Параскева Герасимовна, — вспомнил, как он регистрировал их брак, — урожденная Канавина!.. Едва заметно улыбнувшись, добавил: — Паня из Кенгесу (Кенгес — русское соседнее село, откуда Паня родом). — Заправив кисть левой, все более усыхающей и теперь почти уже недвижимой руки за широкий армейский ремень, одернув полы просторной темной рубахи из чертовой кожи, достал правой из открытого сейфа, крашенного в темно-вишневый цвет, толстую засаленную и довольно обтрепанную книгу. — А вот мы его, голубя, сюда и зачислим! Как назвали-то?

— Владимир! — выскочила Паня поперед мужа.

— Володимиром, — степенно уточнил Антон, искоса поглянув на жену, будто выговаривая ей за то, что упустила довольно существенную гласную в имени новорожденного. И еще раз повторил, сохраняя полногласное украинское звучание, отдающее, как показалось Пане, церковной торжественностью: — Володимир.