— Ну и Паня из Кенгесу, — начал похвальную речь Пилип Кондратович, — сама маленькая, сухонькая, а глянь, яких богатырей на свет поставляет!

Паня прикрыла лицо белым полушалком, притушила довольную улыбку.

— Крестным возьмете? — предложил себя в шутку Сухоручко.

— Ой, спасибочки вам, Пилип Кондратович! — торопливо поблагодарила Паня.

— Будем рады, — дал свое согласие Антон.

Сегодня они оба — крестные — заявились в гости. Постучав в боковое окно и таким образом предупредив хозяев, что на подворье ступила посторонняя нога, они долго очищали сапоги от липкой тяжелой глины. Это своего рода дипломатия: гость задерживается на дворе подольше, чтобы дать возможность хозяевам приготовиться, убрать с глаз то, что не должно быть увиденным, выставить то, что должно стоять на виду, наконец, чтобы дать им возможность перекинуться необходимым словом.

Паня показалась на крыльце в кремовой кофте с коротким рукавом, скрестила руки на груди, поддерживая ладонями локти.

— Чего так долго не заходите? Пилип Кондратович, Фанас Евтыхович, хватит вам тереть свои чоботы — дырки попротираете?

— Чи все живы-здоровы в хате?

— Проходьте сюда. Живы, шо нам зробиться? Раздевайтесь! — Антон показал на плетенную из толстой проволоки вешалку, висящую у притолоки двери, ведущей в светлицу.

Гости сняли полушубки, схожие покроем, однако разнящиеся окраской: у Фанаса Евтыховича — темный, у Пилипа Кондратовича — светлый. Скинули шапки. Первый снял свой неизменный собачий треух, второй высокую стоячую шапку из черного каракуля. Приглаживая руками волосы, вошли в светлицу.

— Где же баба Оляна? — оглянулся Сухоручко. Антон кивнул на дверь боковушки:

— Занедужила трохи.

Считая своим долгом обязательно поздороваться со старшиной дома, гости заглянули в боковушку. Чуть приоткрыв фанерную дверку, они стояли на пороге комнаты один позади другого: впереди низкий, широко раздавшийся в плечах и в талии Фанас, за ним, возвышаясь на целую голову, тонковатый Пилип. Чуть ли не в один голос поздравствовались с Оляной Саввишной. Фанас Евтыхович заметил шутейно:

— Чего це вы в такой час вздумали хворать?

— Хвороба часу не разумеет, — ответила Тараниха.

— Вставайте, бабо, будем горилку пить, песни спивать.

— И-и-и… сынок, — протянула старуха. — Я свое отспивала, пора и на гробки́.

— Не сильно спешите. Туда еще николи никто не опаздывал.

Фанас Евтыхович, вспомнив свой вчерашний поход на кладбище, боднул головой, хохотнул — аж в груди засипело.