Юрий находился в том счастливом состоянии, когда никакие заботы, никакие тревоги не омрачают тебя, когда начисто пропадает усталость, тело делается легким, послушным, прыгучим, словно ты превратился в резинового человечка. Горькая желчь, обжигавшая легкие в начале игры, куда-то исчезла. Дыхание ровное, свободное. Потушив мяч, можешь вести его от ворот до ворот, защищаясь корпусом от налетающих игроков. Иной раз кинешься в обводку, перебросишь через голову соперника, пробьешь ему между ног, а то отпасуешь назад, чтобы уже вон где, впереди, снова получить ответный пас.

Командир соединения капитан первого ранга Алышев задержался допоздна у адмирала в штабе. Но вместо того чтобы ехать в Снежногорск — по такой поре в самый раз находиться дома, он направился в обратную сторону, решил заглянуть в дальнюю бухту, проведать лодки. Никого не собирался тревожить, ни с кем не загадывал встречаться. Просто захотелось проехать вдоль пирсов, может быть, даже не выходя из машины, поглядеть на свои корабли, затем уж домой. Так поступал часто: привычка. Когда, случается, не посмотрит, чувствует, будто оставил что-то недоделанным.

Матросы вышли на поле после вечернего чая, в самое неподотчетное время, и заигрались допоздна. Но никто не хватился, не кинулся искать недостающих в команде людей. А дежурный, видимо, дал отбой без построения на вечернюю поверку. Да мало ли как произошло дело. На площадке забегались, забылись. Никому и в голову не пришло взглянуть на часы. Люди привыкли: раз светит солнце, значит, день на дворе.

«Волга» Алышева затормозила резко, проехалась юзом по песку. Виктор Устинович энергично откинул дверцу, вышел из машины, удивленно уставился на площадку, перекипающую народом. Кроме удивления, похоже, ничего не испытал. На какой-то миг усомнился в своих часах, проследил недоверчиво за красной секундной стрелкой — движется. Приложил руку с часами к уху — идут. Глянул на розовый корж солнца, прилипший к горбу сопки: все правильно, глухое время.

— Старшего ко мне! — и рукой повел, вроде бы что подгребая.

Некоторые опомнились тотчас:

— Салаги, полундра, «дед» чапает!..

Намеревались вильнуть в сторону, скрыться от беды. Но где тут на ровном схоронишься. Иные гнали мяч дальше, не чуя никакой угрозы.

— Кто старший?! — Командир соединения повысил голос.

Площадка оторопела.

— Подойти всем!

Медленно и неохотно продвигались сужающейся гурьбой, переглядывались, выискивая в своих соседях старшего. Каждый считал, что старший не он, и радовался, потому как не ему придется вступать в объяснения. Были среди них люди всяких званий: и старшие матросы, и старшины разных статей. Но фланелевки их вместе с погонами лежали где-то в траве, а растелешенного как опознаешь, кто он? К тому же каждый из них думал примерно так: «Что я буду соваться со своей лычкой или двумя? Наверняка здесь найдутся и такие, у которых целых три лычки, а то и широкий галун поперек погона».