— Га? Не я тебе говорил, салага! — подал голос Пазуха.

— Не напрягайся, старатель. Делай вид, что все тебе привычно, знакомо. В самой преисподней побывал, так чего уж теперь тут глаза пялить, уши развешивать!

Когда стояли у пирса и лодка, и спасатель «Переславль», когда все работы были закончены и на бухту лег глухой вечер, Кедрачев-Митрофанов заглянул в гости к Чиковариани.

Стол был накрыт на двоих в каюте. Они обнялись, похлопывая друг друга по лопаткам. Были обрадованы, словно не виделись долгие годы.

— Как ты, дорогой?

— Помаленьку.

— Чудеса творишь на глубине?

— Работаем…

— Замучили человека, честное слово! — будто сочувствуя, на самом же деле завидуя, говорит Дураз Чиковариани. Глаза его, глубоко утопающие в глазницах, светились восхищенно, тонкая верхняя губа подрагивала от возбуждения. — Садись, садись, гость дорогой, угощайся! На флоте строгий запрет, сухой закон. Сам понимаешь. Чай будем пить… Семгу, семужку вначале. На языке тает. Да полей же лимонным соком!.. Ах ты, Ивашка ситцевый, — ласково выговаривал хозяин гостю за его нерасторопность.

— Где раздобыл семужку-то?

— Для друга — со дна моря.

— Хорошо живешь. Корабль у тебя что надо. Ладная посудина. Ход приличный?

— Чапаем потихоньку.

— Не прибедняйся.

— До твоей субмарины далеко. Но корабль все-таки, — криво усмехнулся Чиковариани.

Зная Дуразову слабость, Кедрачев-Митрофанов понял, что необходимо «переложить рули», то есть перевести разговор на другое.

— Весной пахнет, скоро буду отправлять пацанов на юг. Лазаревское как — удобное место?

— Зачем Лазаревское? — Чиковариани даже привстал. — Очамчире!

— Далеко, да и где поселиться?

— Почему далеко, почему? Говоришь, Вано, не думаешь! Мой дом — твой дом. Женам весело, детям весело. Не разбивай компанию! — Он говорил так, будто семья Кедрачева-Митрофанова уже находилась в Очамчире, жила вместе с его семьей, а Кедрач вдруг насильно пытается увезти своих, разбить дружбу. — Очамчире, Вано, Очамчире!