– В чем дело? – сказал Лабрус. – За что вы нас осуждаете?

Жербер вздрогнул. Он не ожидал быть застигнутым врасплох в момент своих раздумий.

– Решительно ни за что, – ответил он.

– У вас был вид судьи, – сказала Франсуаза. Она протянула ему меню. – Не хотите десерт?

– Я не люблю десерты, – ответил Жербер.

– Есть торт, вы любите торты, – сказала Франсуаза.

– Да, очень люблю, но на меня напала лень, – ответил Жербер.

Они рассмеялись.

– А для рюмки водки вы не слишком утомились? – спросил Лабрус.

– Нет, это всегда к месту.

Лабрус заказал три порции, и официантка принесла большую пыльную бутыль. Жербер закурил сигарету. Забавно, даже Лабрус испытывал потребность придумывать для себя что-то, за что он мог бы зацепиться. Жербер не верил, что его спокойствие вполне искренно – ведь он дорожил своими идеями, отчасти как Пеклар своей мебелью. Франсуаза полагалась на Лабруса; люди устраиваются так, чтобы окружить себя очень надежным миром, в котором жизнь их обладала бы смыслом. Но всегда в основе его лежит фальшь. Если присмотреться хорошенько, не желая обманывать себя, то ничего не отыщешь за этой внушительной видимостью, кроме кружащего роя мелких бессмысленных впечатлений; желтый отблеск на цинке стойки, этот привкус гнилой мушмулы на дне водки из виноградных выжимок – это нельзя было уловить во фразах, надо было прожить это в молчании, а потом это исчезало, не оставив следов, и нарождалось что-то другое, столь же неуловимое. Ничего, кроме песка и воды, какое безумие – желать из этого что-то построить. Даже смерть и та не заслуживает того, что вокруг нее раздували; разумеется, это пугало, но потому лишь, что нельзя вообразить того, что почувствуешь.

– Быть убитым – это еще куда ни шло, – сказал Жербер. – Хотя вполне можно прожить и инвалидом с лицевым ранением.

– Я готов пожертвовать и ногу, – добавил Лабрус.

– А я предпочел бы руку, – сказал Жербер. – Я видел в Марселе молодого англичанина, у которого вместо руки был крюк. Так вот, это выглядело скорее изысканно.

– Механическая нога не так заметна, – заметил Лабрус. – А вот рука, тут уж труднее подделать.

– Правда, при нашем ремесле мало что можно себе позволить, – сказал Жербер. – Оторвут ухо – и карьере конец.

– Но это невозможно, – возмутилась вдруг Франсуаза. Голос у нее пресекся, лицо изменилось, и на глазах сразу выступили слезы. Жербер нашел ее чуть ли не красивой.

– Вполне возможно вернуться также без ранений, – примирительно сказал Лабрус. – И потом, мы еще никуда не двинулись. – Он улыбнулся Франсуазе. – Не стоит пока предаваться скверным мечтаниям.