Франсуаза в свою очередь заставила себя улыбнуться.

– Ясно одно, сегодня вечером вы будете играть перед пустым залом, – сказала она.

– Да, – согласился Лабрус. Он обвел взглядом пустой ресторан. – И все-таки надо идти, пора уже.

– А я пойду поработаю, – пожав плечами, сказала Франсуаза. – Хотя не знаю, хватит ли у меня духа.

Они вышли, и Лабрус остановил такси.

– Ты поедешь с нами? – спросил он.

– Нет, я предпочитаю вернуться пешком, – ответила Франсуаза. Она пожала руку Лабрусу и Жерберу.

Жербер смотрел, как она, руки в карманах, удаляется немного неловкими шагами. Теперь наверняка пройдет около месяца, прежде чем он снова ее увидит.

– Садитесь, – сказал Лабрус, подталкивая его в такси.

Жербер открыл дверь в гримерную. Гимьо и Меркатон уже сидели перед своими туалетными столиками с намазанными охрой руками и шеей. Он рассеянно пожал им руку, он не питал к ним симпатии. Тошнотворный запах крема и брильянтина наполнял отравой раскаленную комнатку. Гимьо упорствовал в своем стремлении не открывать окна, он боялся простудиться. Жербер решительно шагнул к окну.

«Если он что-то скажет, я разобью ему морду об эту кисточку», – подумал он.

Ему очень хотелось с кем-нибудь подраться, это стало бы разрядкой, однако Гимьо не дрогнул. Он водил по лицу огромной сиреневой пуховкой, вокруг него летала пудра, и он с несчастным видом два раза чихнул. Жербер был до того мрачен, что его это даже не рассмешило. Он начал раздеваться: пиджак, галстук, ботинки, носки, а потом придется снова все это надевать. Жербера заранее это удручало, к тому же ему совсем не нравилось обнажать свою кожу перед другими.

«Что я тут делаю?» – спросил он себя внезапно, оглядываясь вокруг чуть ли не с мучительным удивлением. Ему знакомо было это состояние, оно было чрезвычайно неприятным, казалось, вся его внутренность превращалась в стоячую воду. Это часто находило на него в детстве, особенно когда он видел свою мать склонившейся над баком в парах стирки. Через несколько дней он начистит до блеска свою винтовку и будет маршировать в ногу во дворе какой-нибудь казармы, а потом его определят нести караул в какой-то ледяной дыре; это было нелепо. А пока он наносил на свои бедра жидкую пудру с красным оттенком, снимать которую ему предстоит с величайшим трудом, и это было не менее нелепо.

– Вот черт! – вслух произнес он, вспомнив вдруг, что именно сегодня вечером придет Элизабет делать с него набросок. Она умела выбрать время.

Открылась дверь, и появилась голова Рамблена.

– Нет ли у кого помады для волос?

– У меня есть, – услужливо отозвался Гимьо. Он считал Рамблена довольно богатым и влиятельным и нескромно обхаживал его.