– Наверняка это будет успех, – сказала Франсуаза.

– Возможно. – По лицу Поль пробежала тень. – Но меня интересует не столько это. Мне так хотелось бы найти способ ввести стиль моих танцев в театр.

– Но вы отчасти это делаете, – заметила Франсуаза, – ваша пластика так прекрасна.

– Этого недостаточно, – возразила Поль. – Я уверена, надо искать что-то еще, что-то действительно новое. – Лицо ее снова омрачилось. – Только придется нащупывать, рисковать…

Франсуаза растроганно, с сочувствием взглянула на нее. Когда Поль отринула свое прошлое, чтобы броситься в объятия Берже, рядом с ним она думала начать жизнь рискованную и героическую, а Берже, как истинный коммерсант, теперь лишь эксплуатировал приобретенную Поль репутацию. Поль принесла ему слишком много жертв, чтобы признаться в своем разочаровании, однако Франсуаза угадывала мучительные трещины в этой любви, в этом счастье, которое Поль продолжала подтверждать. Что-то горестное подступило к горлу Франсуазы. В отсеке, где она их оставила, Пьер и Ксавьер по-прежнему безмолвствовали. Пьер курил, Ксавьер, немного опустив голову, украдкой с огорчением поглядывала на него. Как она была свободна! Свободна в своем сердце, в своих мыслях, свободна страдать, сомневаться, ненавидеть. Никакое прошлое, никакая клятва, никакая верность самой себе не связывали ее.

Пение гитар смолкло. Поль с Франсуазой вернулись на свое место. Франсуаза с некоторым беспокойством увидела, что бутылка мансанильи пуста, а глаза Ксавьер слишком ярко блестят под длинными ресницами, окрашенными в синий цвет.

– Сейчас вы увидите танцовщицу, – сказала Поль. – Я считаю, что она высочайшего класса.

На середину танцплощадки вышла женщина зрелых лет в испанском костюме. Ее круглое лицо обрамляли черные волосы, разделенные посередине пробором и увенчанные красным, как ее шаль, гребнем. Она всем улыбнулась, а гитарист тем временем извлек из своего инструмента несколько резких аккордов. Он начал играть; бюст женщины медленно распрямился, она вскинула вверх прекрасные молодые руки, ее пальцы застучали кастаньетами, и тело ее с детской легкостью пришло в движение. Широкая цветастая юбка вихрем кружила вокруг ее мускулистых ног.

– Какой красивой она вдруг стала, – сказала Франсуаза, повернувшись к Ксавьер.

Ксавьер ничего не ответила. Погруженная в свои страстные созерцания, она никого не подпускала к себе. Щеки ее порозовели, она уже не контролировала выражение лица, а взгляд ее с оторопью и восхищением следил за движениями танцовщицы. Франсуаза допила свой стакан. Она прекрасно знала, что никогда нельзя слиться с Ксавьер в каком-нибудь действии или общем чувстве, но после сладости, которую она только что ощутила, вновь обретя ее нежность, ей было тяжело не существовать для нее больше. Франсуаза снова сосредоточилась на танцовщице. Теперь та улыбалась воображаемому ухажеру, завлекала его, ускользала от него и наконец падала в его объятия. Потом она стала колдуньей, с движениями, полными опасной тайны. После этого она изобразила веселую крестьянку, с вытаращенными глазами и безумным видом кружащуюся на деревенском празднике. Молодость, бесшабашная радость, отраженные в ее танце, приобретали в этом стареющем теле, в котором они расцветали, волнующую чистоту. Франсуаза не могла устоять и еще раз бросила взгляд на Ксавьер; она вздрогнула от неожиданности: Ксавьер больше не смотрела, опустив голову, она держала в правой руке наполовину сгоревшую сигарету и медленно подносила ее к левой руке. Франсуаза едва не вскрикнула; Ксавьер приложила красный огонек к коже, и губы ее тронула пронзительная улыбка; то была интимная, одинокая улыбка, вроде улыбки безумной, сладостная, искаженная улыбка женщины во власти наслаждения, вид ее с трудом можно было выдержать, она таила в себе нечто ужасное.