— А как же она готовила уроки?

— Бывает, — говорил Папаян, — бывает. Девочка просто очень увлеклась игрой на рояле.

Я верил моему учителю. Вспомнил, как зачарованно смотрела Назик на мои руки, когда я играл. Учитель мой все понимает и прощает, но я-то не могу себе простить — ведь я обещал ей… Она выскочила из экзаменационной комнаты и убежала. Я понимал — убежала поплакать.

Я пошел за ней, разыскал ее, обнял. Она всхлипнула и стала колотить меня по груди маленькими кулачками.

— Не хочу, нет!..

Люди, собравшись во дворе музыкальной школы, с удивлением смотрели на нас, а Назик все плакала, топала ногами.

— Нунуш-джан, Нунуш-джан… — повторял я, беспомощно оглядываясь.

Я взял ее на руки и почему-то пошел к Шапам. Все были дома. Девять коротышек с любопытством уставились на нас. Я уложил обессилевшую девочку на тахту.

Я рассказал Сагануш и Амазу о печальном событии.

— Ничего, всякое бывает.

Чтобы утешить меня, Амаз вспомнил какую-то смешную историю из своей жизни.

— Эх, Рач-джан, столько мы еще в жизни наделаем ошибок, и ты и я — люди ведь…

Но я не находил себе места. Хотелось побыть одному. Я попрощался, Шап вышел вместе со мной. Я попросил его сходить в интернат и сказать воспитательнице, что Назик у них.

Утром чуть свет я пришел в интернат, но девочки там не было.

— Где Нунуш? — с тревогой спросил я у воспитательницы.

Она улыбнулась.

— Твой коротышка еще раз приходил, принес от отца записку. Просил, чтобы разрешили оставить девочку еще на один день.

Я пошел к Шапу. Взрослых не было дома. Назик сидела на тахте, а девять коротышек всячески старались развеселить Назик.

С тех пор Назик почти каждый день бывала в гостях у Шапа. Девочка шла туда с большой охотой. Видимо, ей нравилась молчаливая преданность девяти рыцарей.

Между тем Амаз с каждым днем становился задумчивее.