– Я – снисходительная?!

– Да ты сама себя послушай! Я предлагаю тебе помощь, как равный равному, проявляю заботу и уважение… Да, из самой искренней приязни, а ты бросаешь мне их обратно в лицо! И если это не гордыня…

– Ты сейчас не обо мне говоришь. Ты говоришь о какой-то своей глупой фантазии на мой счет. Повзрослей уже, наконец, Фредерик!

Его лицо изменилось. Выражение, которому трудно было подобрать определение, мелькнуло в его глазах и исчезло, как будто в душе у него что-то умерло. Она в ужасе протянула к нему руку, но было слишком поздно.

– Мы доведем до конца это дело, – спокойно произнес он, вставая и беря трость. – И на этом, я думаю, поставим точку.

Она тоже встала, шагнула к нему, но он развернулся и ушел, ни слова не говоря и даже не взглянув на нее.

В тот же вечер, когда Салли смотрела на пепел в своем камине и поминутно бралась за новое письмо Фредерику, но тут же понимала, что перенести слова на бумагу ничуть не проще, чем произнести их, а потом, отчаявшись, бросила это занятие, уронила голову на руки и разрыдалась… Когда Фредерик марал страницу за страницей рассуждениями, догадками и версиями, рвал и принимался возиться с новенькой американской камерой, но тут же выходил из себя и швырял ни в чем не повинную технику в угол… Когда Уэбстер Гарланд с Чарльзом Бертрамом курили и пили виски, и говорили о светотени, желатине, коллодии, калотипиях, затворных механизмах и бумажных негативах… Когда Джим, морщась от боли и изнывая от любви, путался в партитуре, тянул не за те веревки, ронял лестницы и, глядя невидящими глазами перед собой, безропотно сносил потоки брани, которыми обливал его распорядитель сцены… Когда Нелли Бадд лежала без чувств на узкой больничной койке, а рядом стояли цветы, принесенные Фредериком… Когда леди Мэри, молчаливая, совершенная и несчастная, пыталась дожить до конца бесконечного званого ужина… Когда Чаке снились Салли и охота, и снова Салли, и кролики, и Салли… – в это самое время некий мужчина постучал в некую дверь в Сохо и стал ждать, когда его впустят.

Это был очень молодой человек, нарядно одетый и весьма энергичный. Он был в вечернем костюме, словно явился сюда из оперы или со званого обеда, в руках держал трость с серебряным набалдашником и выстукивал ею о порог ритм популярной песенки.

Наконец дверь отворилась.

– А, вот и вы, – сказал мистер Уиндлшем. – Входите, входите.

Отступив в сторону, он пригласил гостя внутрь. Этим офисом мистер Уиндлшем пользовался для дел, которые не должны были вывести случайного наблюдателя на Балтик-хаус. Тщательно заперев дверь, он провел молодого человека в натопленную и ярко освещенную комнату, где только что сидел, читая роман.