Но это не имело никакого значения.

Впервые со вчерашнего дня она позволила себе подумать о Фреде. Что бы он сделал, столкнись с настолько превосходившей его силой? О, это она знала: он бы хладнокровно оценил расстановку фигур, и если бы противник оказался сильнее – что ж, он бы просто принял это во внимание. Колебаться бы он не стал, лишь рассмеялся бы радостно и все равно бросился в атаку. Боже, как она любила эту его холодную отвагу! Никакого безрассудства, никогда – он всегда все понимал, словно жил более осознанной жизнью, чем кто угодно в этом мире. Он всегда знал… Для того, что он сделал в горящем доме, была нужна храбрость. Так много храбрости!

Она споткнулась и вдруг беспомощно заплакала – на темной тропинке, вцепившись в свой саквояж, сотрясаясь от душивших ее рыданий, а лакей стоял чуть поодаль, держа фонарь. Через минуту (две? три?..) она взяла себя в руки, промокнула глаза изорванным платком и кивнула в знак того, что готова идти дальше.

Да, думала она, именно так Фред бы и поступил: оценил силы и все равно напал, и сделал бы это весело. Вот и она так поступит – потому что любит его, любит милого Фреда. Она сделает это, чтобы быть достойной его. Она выйдет на Беллмана, хотя сама смертельно этого боится. Она будет, как Фред, и не выкажет страха, хотя с каждым шагом страх все сильнее вгрызался в ее внутренности. На самом деле она едва переставляла ноги.

Но все-таки переставляла. И так, с высоко поднятой головой, с мокрыми от слез щеками, Салли поднялась по ступеням вслед за лакеем и вступила в жилище Акселя Беллмана.

Утром в воскресенье Джим Тейлор проснулся с мигренью и обнаружил, что вдобавок еще и ногу просто разрывает от боли. Кое-как усевшись на постели, он с удивлением осознал, что нога до колена в гипсе.

Обстановка вокруг была незнакомая. С минуту он вообще ничего не мог вспомнить. Затем память вернулась – какая-то ее часть, – и он рухнул обратно в подушки и закрыл глаза, но лишь на мгновение. Фредерик пошел обратно за этой сумасшедшей сукой, Изабель Мередит… Он, Джим, стряхнул с себя не то Уэбстера, не то Маккиннона, а может и еще кого-то, и хотел ринуться следом… Тут воспоминания обрывались.

Он снова сел. Кровать стояла в удобной, даже роскошной комнате, которую он видел впервые в жизни. За окном шумела улица, катились экипажи, раскачивалось дерево… Да где же он, черт побери?

– Эй! – заорал Джим.

Рядом с кроватью обнаружился шнурок звонка, за который он резко дернул, потом попытался спустить ноги с постели, но боль в два счета заставила его отказаться от этой идеи, и он снова закричал: