— Вот, спит. — Настя отдернула дерюжку, под нею на нарах спал сам Кирилл Дымников. За дорогу он сильно утомился и к тому же не спал ночь: в поезде было тесно.

Степа так растерянно посмотрел на Кирилла, что Настя испугалась и всполошилась:

— Да чего ты такой? Лишние мы, ну и уедем. Тятя, тятя, вставай!

— Не буди, не буди!

— У нас ведь и хлеб с собой, и все, ничего от тебя не потребуем, и ночевать где-нибудь ночуем.

— Айда из барака, а то разбудим его, — позвал Настю Степа.

Вышли на пруд, который тихо плескался в каменистые берега. Под широким небом, под ярким солнцем и ветерком Степе показалось, что нечего беспокоиться; приехали — и беды в этом нет никакой; он улыбнулся и признался Насте:

— Где ночевать? Этого-то я испугался больше всего.

— Думал, так на шею и повиснем.

— А ты не сердись. Я ведь к осени поджидал вас.

— Мы вот сегодня приехали. — И девушка весело засмеялась. — Как получили письмо, на другой день и собрались ехать. Не сердись ты!

— Я не сержусь, и ты не сердись!

— Я сержусь и долго буду, — говорила Настя и лукаво улыбалась, — всю жизнь. Пойдем-ка, где это шуму поменьше, здесь и говорить нельзя.

Ушли в лес, поблизости пруда, и сели на пень среди поляны. Настя была весела и радостна. Она впервые видела большой город, впервые сделала такой длинный путь. Она всю дорогу удивлялась на громадные горы, на бесчисленность их, радостно встречала каждую речку, завод, каждую будку при дороге и огонек. Иногда в своих снах она видела далекие и удивительные страны, но никогда они не были так хороши, как на самом деле.

Целый день и целую ночь ласкал ее ветер, одновременно теплый и прохладный, манили горные полянки, где красовались тысячи самых разнообразных цветов. Хотелось ей по каждой полянке походить, попить воды из каждого ручейка, выкупаться в каждой речке и взглянуть на мир с каждой вершины, ушедшей под облака.

Девушка передала Степе все, что удалось видеть за ночь, ненадолго задумалась и высказала свое чувство:

— Так бы всю землю и обняла.

— Всю-всю? — спросил Степа. — И Озерки, и наш завод, и пруд этот, и лес этот? — удивился он. Ему непонятно было, как это можно все обнять, все полюбить. — Все обнять нельзя.

— Нет, можно.

— Ты мало знаешь.