В мартеновском цехе рабочие встретили их громкой радостью.

— Здоров?

— Здоров.

— К нам?

— К вам, и с сыном. Степа, берись-ка за цепь, а я за лопату.

Парень медленно подошел к цепи, издалека протянул к ней руки, и, когда коснулся до ее гладких холодных колец, по всему его телу пробежал неприятный озноб.

— Не трусь, не трусь! — подбадривал отец. — Он говорит, что боится железа.

— Боится железа!.. Однако трус же ты. — Рабочие хором засмеялись.

— Тяни-ка, — кивнул отец, зачерпнул лопату шихты и кинул в кипящую утробу мартена.

Видел Степа клокочущую тысячепудовую массу, мертвую, но более страшную, чем всякий зверь. Прыгала масса веселыми, яркими фонтанами, точно плясали на ней раскаленные добела кинжалы.

Дрожь охватила парня. В глазах поплыли яркие пятна, запрыгали огненные шары. Стоял он, впившись руками в цепь, как в змею, которую необходимо задушить, не слыхал криков мастера: «Закрывай печь!» — и готов был бежать куда угодно, только бы не стоять здесь.

И вдруг хаос железа и пламени завыл диким плачем. Перед Степой вспыхнула картина, как злая струя упала на человека, опутала его и сожгла. Остался от человека один плач, которого нельзя забыть и слушать который не хватает человеческих сил.

Парень бросил цепь, руками захватил голову и побежал через двор, через рельсы, мимо вагонеток, лома и дров, а позади, в мартеновском цехе, выл и плакал электрический кран, нагруженный многопудовой ношей.

Отец догнал Степу в бараке. Парень трясущимися руками увязывал свой мешок.

— Куда ты?

— Домой. В Дуванское.

— Да не чуди ты!

Степа заплакал. Отца растрогали слезы, он погладил сына по голове и участливо спросил:

— Не хочешь здесь, тоскливо?

— Боюсь… Домой…