— Где же народ? — спросили проходившего мимо рабочего. — Где Петр Милехин?

— На новых, — ответил рабочий, махнув рукой за пруд.

Милехину отвели квартиру в две комнаты и небольшой участок под огород и цветник.

— Вот, мать, копайся сколь душе угодно и не жалей Дуванское.

Степа с отцом заняли одну комнату, а другую отдали матери, потом перетянули в нее и Настю. Девушка скромно устроилась в углу, поставила стол и положила на него книжки Максима Горького, про которые отец сказал: «Що, девка, хорошо ведь, только больно уж много». А Степа принес медную Якунину дудочку и попросил повесить на стену.

— Я было у себя повесил, да отец велел убрать: не любил он Якуню.

Девушка охотно повесила дудочку над кроватью. Она знала пастуха по рассказам своего отца и называла его «забавный дедушка». Степе многое напоминала Якунина дудочка, и он не хотел сразу отдавать ее в музей. Там она еще належится: крепкая, медная, вечная.

В сентябре Степу перевели из мартеновского цеха в школу заводского ученичества. Отец по этому случаю пообещал сыну:

— Из первой же получки куплю тебе гармонь. Двухрядку с серебряными колокольчиками.

А сын вдруг огорошил отца:

— Не надо, не разоряйся!

— Разонравилась? А что надо — целый оркестр?

— Ничего. В прошлом году гармонь спать не давала, а теперь хоть век не будь ее. Забава для маленьких.

— Ишь какой большой стал! — проворчал отец, все еще не понимая сына. — Заводские ребята любят шататься с гармошками.

— И пускай шатаются. Мне и так хорошо.

— Как это?

— Без гармони, без шатанья.

— Красной девицей стать хочешь, вроде Насти? — Отец насмешливо хмыкнул.

— Стану кем-нибудь, — отозвался сын.

Никому еще не открывал он свою новую мечту — сделать что-нибудь большое, необыкновенное, за что Кучеров и все другие люди к трем великим Степанам: Разину, Халтурину и Чумпину прибавили бы четвертого — Степана Милехина.