ТОЖЕ ДОМЕНЩИК

ТОЖЕ ДОМЕНЩИК

В тот день Петрокаменский завод не работал. Стояли все цехи, не стучали молота, не гремели железные листы, и дым из трубы валил не клубом, а тоненькой струйкой. Весь народ с утра пошел с флагами, с песнями гуртом по улицам. На площади комсомольский оркестр дул в большие медные трубы, а народ пел «Интернационал» и «Смело мы в бой пойдем за власть Советов»…

Климка надернул опорки, волосы прихлопнул отцовской кожаной кепкой и стриганул на площадь. Там помогал петь «Молодую гвардию»; подержал за древко флаг прокатного цеха и все спрашивал у рабочих:

— Скоро ли домну открывать будут?

— Скоро, сегодня. Не вертись, стой смирно, говорить будут.

В тот день Петрокаменский завод пускал доменную печь. Она с восемнадцатого года и до двадцать пятого стояла холодная. Говорили что в ней совы навили гнезд, а по стенкам проросли грибы. Насчет грибов было сомнительно — не легко вырасти на камне, а совы будто и вправду угнездились.

В тот день собрались все петрокаменцы, чтобы сказать домне: довольно тебе стоять пустой и холодной, довольно. Берись за свое дело, плавь нам чугун!

Были у всех петрокаменцев веселые лица, зычные голоса, легкий неусталый шаг. И понятно: доменный цех — главный в заводе, можно сказать, кормилец, он дает чугун, этот заводской хлеб, которым живут все другие цехи: мартеновский, прокатный, кузнечный. Теперь они работают на привозном чугуне, с оглядкой, с перебоями, на тормозах, а задымит своя домна и всему заводу будет «зеленая улица» — работай без оглядки, без тормозов. Наступит конец безработице и нужде.

Собирались на площадь не только те, кто был на своих ногах, а и старые-старые старики притащились с палками, с костылями, мелюзга на руках у матерей.

Пришел и Стратон, Климкин дедушка. Куда бы уж ему, десять лет от завода отчислен на покой, а приволокся. Увидел Стратон Климку и сказал:

— Ты, петух, здесь?! Я вот тоже еле-еле, а притопал… Домна, брат, серьезная штука. Теперь завод полным ходом, по-довоенному. А? Чувствуешь, теперь, может, и наше колесо скорей побежит.

У Климки и у Стратона плохая подошла жизнь, расхлябалась, как колесо на ухабах. Сам Стратон — девяносто лет. Климка — четырнадцать, значит, не добытчик, а рот. Сестренка Олька меньше Климки. А четвертая — Климкина мать, она и кормила всю семью.

Климка полный человек, не хуже других, и у него был отец, да всяко в жизни случается, убили отца в гражданскую войну и похоронили в братской могиле у Старик-Камня. Гора есть такая километрах в сорока от Петрокаменского.

— Пошли, пошли, а то не попадем в цех, подбирай ноги! — заторопился Стратон.