— Меня делегатом отправьте! — крикнул он. — Мне старое невтерпеж.

— Мал ты, несовершеннолетний.

— Пятый год хозяйство лажу, и все — мал.

— Чего ты больно охотишь?

— «Подымем коле-но-пре-клонен-ного», пишут. Хочу на ноги, не на коленках перед землей, а на ногах.

— Мал ты, верно ведь. А выставка — не ребячье дело.

— Я пойму. И мамка согласна отпустить, овечку на дорогу продает.

Посовещались мужики и все-таки решили, что посылать Афоньку не следует: Москва может отправить его назад.

— Домохозяин ведь я полный, и наряды несу без отлички, а здесь отличка… Почему?

— Москва не знает наших порядков, не будет разбираться, хозяин ты аль нет, увидит, что ребенок ты, и вернет, а нам выговор.

Не послали Афоньку, и такой бумажки «Пчелинцев Афанасий Павлыч из деревни Полые Воды командируется в Москву на выставку» не дали. Тогда и мать решила: «Не отпущу без бумажки от Совета, мал».

Убежал Афонька во двор, в хлев, сунулся головой в угол. Долго ходили у него плечи и вихор на макушке вздрагивал — до слез обидели парня.

IV

Афонька вернулся с поля после вечернего десятичасового поезда. Мерин измучился донельзя и, придя домой, сразу лег, что делал очень редко.

— Ну, чего изводишь себя и лошадь мучишь? — упрекнула мать.

— Кончил. Все посеяно, теперь только овес дожать и…

— Садись ешь, остынет суп.

— Мамка, самовар согрей, я вымоюсь, загрязнился на пашне.

Афонька вымылся и вместе с грязью сбросил с себя половину усталости.

Мать заснула, Афонька не спал: в эту ночь он решил уехать на выставку. «Пахоту перевернул, спасибо мерину — вынес… Овес без меня дожнут, одна полоска осталась».