— Да вот Ерошку поучить хотели всем миром, — объяснила Серафима.

— Подзатыльниками накормить — заслужил.

— Аверьян, ты ему не судья. Бить, самосуды устраивать мы не допустим. Кто зачинщик?

Все замялись, попятились.

— Аверьян, — сказал кто-то из толпы и спрятался.

— В последний раз предупреждаю, слышишь, Аверьян? — сказал Шумков.

Народ расходился, толковал:

— Видно, теперь миром не поучишь, как в бытность.

До ночи пробродил Ерошка по горам, а ночью пришел к Серафиме, взял каравай хлеба и опять ушел.

Собрались хохловцы еще раз из-за Ерошки.

— Выгнать его, пусть идет, откуда прибрел к нам, — настаивал Аверьян.

— Куда выгонишь, наш он, с малолетства у нас.

— Выгонять нельзя, об этом и разговор бросьте! — сказал твердо Шумков. — Все жить могут.

— Товарищ Шумков, нельзя так жить, пусть будет Ерошка, как все.

— Ах, Аверьян, чего ты захотел? Теперь свобода, и всякий может быть сам по себе. Жизнь никому не установишь.

— Чего там зря молоть с Аверьяном, поговорим лучше о деле — о переделе земли, — опять начал Илюшкин отец.

— Давай, пора!

— Знамо!

— Конечно!

Много набралось голосов за передел, и как ни вертелись Аверьян со святым братцем Марком, а передел было решено сделать. И на той же неделе размеряли землю, дали надел и Ерошке.