А баба не унимается.

— Вот, — говорит, — и плачь теперь всю жизнь, парень-то один, и того проворонили.

Стукнул я бабу по затылку, и замолкла, сам иду к Говорливому. А утес-то и впрямь плачет, жалуется, тятьку с мамкой зовет: «Где, мол, вы? Почто меня бросили?»

И похоже, что плачет камень голосом моего парня, только плохо я помню его голос и кричу бабу:

— Иди послушай, кто зовет!

Ну, баба сразу определила:

— Он, Еремушка мой, побежим скорей.

— Да не Еремушка, а камень — Еремка где-нибудь в другом месте, разыскивать его надо.

Не знаем мы, в какой из четырех сторон наш Еремка, стоим около Говорливого и думаем поймать Еремкин голос. Никак не дается. Камень плачет, а самого парня не слышим.

— Вот, — говорю, — оказия, камень лучше человека слышит.

Догадались тут и начали ухать:

— Еремка, где ты? Откликнись, отзовись!

Я-то громко ухаю, а камень и того громче, орет на весь лес; чай, на всю округу слышно:

— Откликнись, отзовись!

Крикнули мы с камнем еще разок, и камень подает мне ответ:

«Здесь я, тятька, здесь! Заблудился».

— Да где? — говорю. — Сказывай толком!

«Не знаю, заблудился», — и в слезы.

— Язвия тебя побери, где ты — за Вишерой али по сю сторону?

«За Вишерой! — кричит Еремка (через камень я это слышу). — На лодке переехал, лодку-то не могу найти…»