Кэсс гладила Эрика по голове, вспоминая, как спорила с Ричардом в самом начале их знакомства на ту же тему: он тогда остро ощущал разделявшую их социальную границу и даже прозвал ее «пленницей рода». Тогда Кэсс стоило большого труда разубедить его, заставить воспринимать ее вне связи с теми, кто держит в руках кнут власти.

Эрик положил голову ей на колени и сказал:

– Вот и все, во всяком случае все, что я могу рассказать на этот день. Мне кажется, тебе следует это знать. – Он колебался, чего-то недоговаривая, сглотнул слюну, и она увидела, как задвигалось адамово яблоко на его горле. Потом выговорил: – Я ничего не могу обещать тебе, Кэсс.

– А я и не жду никаких обещаний. – Она наклонилась и поцеловала его в губы. – Ты очень красивый, – сказала она, – и очень сильный. Я ничего не боюсь.

Эрик посмотрел на нее снизу вверх, показавшись Кэсс одновременно ее ребенком и ее мужчиной – по ее бедрам пробежала дрожь. Он поцеловал ее, вытащив из волос две шпильки, – и сразу же утонул в золотых волосах. Потом, притянув к себе, уложил рядом. Радуясь и волнуясь, как дети, они разделись, восхищенно любуясь друг другом. Кэсс почувствовала, что возвращается в то далекое, почти забытое время, когда она еще не звалась Кэсс, а была бесхитростной, кроткой, горделивой, ждущей решения своей судьбы Клариссой, когда душа еще не была усталой, а любовь, хотя уже маячила на дороге, до калитки еще не добралась. Эрик не сводил глаз с ее тела, оно казалось ему свежесозданным творением, еще влажным – только что из рук Творца, и его восхищение передалось Кэсс. Глядя, как он идет выключить настольную лампу, она любовалась им, вспоминая тела своих детей, Пола и Майкла, которые вышли из ее лона, – такие совершенные, так много обещавшие в будущем. Слезы брызнули у нее из глаз, подобно роднику, забившему в пустыне от жезла Моисеева. В свете ночника, горевшего над ее головой, тело Эрика блистало, и у Кэсс рука не поворачивалась погасить свет. Она следила за ним во все глаза. Вот он нагнулся, чтобы снять давно уже замолкнувшую пластинку, вот отключился зеленый глазок проигрывателя, вот Эрик повернулся, глядя на нее очень серьезно потемневшими, запавшими глазами. И Кэсс, меньше, чем когда-либо, понимая, что такое любовь, радостно улыбнулась ему, а он ответил ей робкой ликующей улыбкой. Роли их странным образом уравнялись: каждый как бы заново учился любви и учил другого. И каждый боялся, что безжалостный свет приподнимет покров над самыми невероятными, неразгаданными тайнами.

Кэсс выключила ночник, продолжая видеть в сумерках его надвигающееся тело. Эрик взял ее с непосредственностью и пылкостью юноши: она пробудила в нем дотоле дремавшего зверя, и тот вырвался из клетки с яростью, ошеломившей и изменившей обоих. После он заснул у нее на груди, словно ребенок. Она разглядывала его слегка приоткрытый рот, выступающие вперед матово поблескивающие зубы, тонкую серебристую струйку, стекающую с уголка рта, слабо пульсирующую жилку на поросшей рыжим пушком руке – она давила ей на бедро; одна нога с обращенным к ней коленом поджата, на лежащей ладонью кверху руке подрагивал мизинец; Эрик лежал так, что живота и полового органа не было видно.