Где она? Где? С Эллисом, конечно. Но где? В ресторан она позвонила, а ему – нет. Она скажет: «У нас ведь не было никаких планов, дорогой. Я знала, что ты встречаешься с Кэсс, и была уверена, что вы поужинаете вместе». Где она? Да пошла она к черту! Скажет: «Дорогой, ну не надо так. Представь, что я устраиваю тебе скандал всякий раз, когда ты задерживаешься, пропускаешь с кем-то по рюмочке. Я доверяю тебе, и ты должен доверять мне. А что, если я действительно стану певицей, тогда мне придется видеть множество людей, как ты тогда будешь к этому относиться?» Она доверяет ему только потому, что ей наплевать на него, пошла она к черту! Черт бы ее побрал. Черт бы ее побрал.

О, Ида… Она скажет: «Когда ты ушел, позвонила мама, она просто потеряла голову. Отец подрался с кем-то, его сильно порезали, я только что вернулась из больницы. Мама хотела, чтобы я осталась у нее, но я знала, что ты будешь волноваться, и поспешила домой. Им не нравится, что я живу у тебя, может, они со временем привыкнут, но пока, думаю, отец именно из-за этого стал таким вспыльчивым. Он еще не успел оправиться после смерти Руфуса, ты ведь знаешь, дорогой. Налей мне, пожалуйста, чего-нибудь, я просто валюсь с ног».

Черт бы ее побрал. Черт бы ее побрал.

Она скажет: «Вивальдо, ну как ты можешь так думать? Ведь ты знаешь, как я люблю тебя!» В голосе ее будет слышаться волнение, на глаза навернутся слезы. Внезапно, хотя он знал, что сам придумывает все эти объяснения, в нем ожила надежда, горло свела судорога, он отмел прочь все сомнения. Может быть, она все же любит его, может быть… но тогда почему они не могут достучаться друг до друга? Возможно, тут во многом его вина, он не умеет отдавать, не умеет любить. Любовь – страна, о которой он ничего не знает. Он даже неохотно признал, что, может быть, и не любит Иду. Может, только потому, что она не белая, он и осмелился предложить ей себя. Возможно, в глубине души он надеялся, что она не посмеет презирать его.

Если она догадывается об этом, гнев ее может быть страшен, и ему никогда не удастся покорить ее.

Вивальдо вышел из бара и снова оказался на улице, не зная, что ему делать, зная только одно – домой он не пойдет. Ему хотелось поделиться своей болью с другом, мужчиной, но у него не было друзей, разве что Руфус. Вивальдо хотел позвонить Эрику, но передумал. Что он знал теперь о жизни Эрика? А вникать в нее сегодня просто не мог.

Он шел куда глаза глядят. Понимая, что неспособен сегодня вечером сидеть в кино, прошел из конца в конец 42-ю улицу, этот громадный синюшный шрам на лице города, а затем по пустынной Шестой авеню добрался до Гринич-Виллидж. Ему опять пришла в голову мысль позвонить Эрику, но он тут же отогнал ее. Он повернул на восток, в сторону парка, певцов там сегодня не было, только неясные тени мелькали среди деревьев, а когда он выходил из парка, туда проследовал полицейский. Теперь он шел по Макдугал-стрит. Здесь попадались смешанные, черно-белые парочки – вызывающе белые, декоративно черные, – а живущие тут итальянцы взирали на них с ненавистью, они вообще ненавидели всю местную богему, которая принесла району дурную славу. В конце концов эти итальянцы хотели всего-навсего считаться примерными американцами, и разве можно осуждать их за веру в то, что не шляйся здесь так много евреев, наркоманов, пьяниц, голубых и проституток, им жилось бы гораздо лучше? Вивальдо заглядывал во все бары и кафе в надежде увидеть какое-нибудь знакомое и приятное лицо, но все злачные местечки были забиты бородатыми юнцами с трусливыми физиономиями предателей и инфантильными плоскими девицами с длинными волосами.