Он прошел на темную кухню и, вернувшись оттуда со льдом, бросил по паре кубиков в рюмки. Потом снова уселся в кресло.

– Долгие годы я мечтал, что когда-нибудь, в один прекрасный день, проснусь и пойму, что эта пытка прекратилась, со всеми колебаниями покончено – и ни один мужчина, ни один юноша, ни один представитель мужского пола никогда не будет иметь надо мной власти.

Вивальдо густо покраснел и закурил.

– А вот я не уверен, – сказал он, – что в один прекрасный день меня не обольстит какой-нибудь малец вроде того красавчика из «Смерти в Венеции». Ты ведь тоже не можешь зарекаться, что не встретишь где-нибудь свою женщину.

– Ты прав, – согласился Эрик, – не могу. И все же мне надо определиться.

– То есть как определиться?

Эрик закурил, положил ногу на ногу и обхватил рукой колено.

– Я полагаю, пора мне перестать играть с собой в прятки. Иначе у меня не будет той жизни, какую я хочу. – Он помолчал. – Или думаю, что хочу.

– Или той жизни, какую, ты считаешь, тебе стоит хотеть, – предложил вариант Вивальдо.

– Жизнь, которую, как мы считаем, нам стоит хотеть, – сказал Эрик, – обычно представляется самой безопасной. – Он бросил взгляд на окно. Единственный свет в комнате, – свет от ночника позади Вивальдо, играл на его лице бликами. – Время, проведенное с Кэсс, – для меня всегда радость, понимаешь, а иногда нам бывает просто потрясающе вдвоем. Она дарит мне ощущение покоя и защищенности, а еще силы – некоторые вещи нам может дать только женщина. – Он подошел к окну и остановился, пристально вглядываясь в темноту сквозь щели в жалюзи, как будто ждал, когда завсегдатаи обоих кафе, принадлежащие к враждебным лагерям, будут красться навстречу друг другу, чтобы тайно соединиться в зарослях. – И все же это, пусть особого, высшего рода, но – ритмическая гимнастика. Это вызов, испытание, игра наконец, пусть и по большому счету. Но во всем этом для меня нет того священного ужаса, той боли и того счастья, которые я испытывал с… некоторыми мужчинами. В отношениях с Кэсс какая-то часть меня спит, у меня такое чувство, что я делаю это в основном ради нее. – Он повернулся к Вивальдо: – Ты понимаешь меня?

– Кажется, да, – отозвался Вивальдо. – Кажется, да.

А сам вспоминал те ночи с Джейн, когда она, упившись в стельку, становилась ненасытной фурией, вспоминал ее прерывистое дыхание, скользкое, увертливое тело и жуткую отрешенность ее криков. Однажды, когда у него неожиданно заболел живот, она никак не унималась, не давая ему передохнуть, и тогда он, превозмогая желание удавить ее, набросился на нее как безумный, надеясь измотать ее и хоть немного поспать. Но он знал, что Эрик говорит совсем о другом.