Они обогнали чирикающих дам; Кэсс бросила на них пронзительный, полный ненависти взгляд.

– Боже мой! Как убог наш мир!

Эрик промолчал, не зная, что сказать, и они продолжили свою невеселую прогулку по этим холодным, геометрически выверенным джунглям. Краски, словно застывшая музыка, безмолвно взывали со стен. Эрика не покидало ощущение, что этим переходящим один в другой залам никогда не будет конца, что этот лабиринт бесконечен. Его пронзила жалость к Кэсс, это чувство было сильнее любви, которую он чувствовал к ней. Она двигалась, держась прямо, словно солдат в строю – все вперед и вперед, а сама была, как образно говорят на Юге, «не больше минутки». Если бы в его силах было помочь ей, сделать ее жизнь лучше… Но только любовь могла бы совершить это чудо, только любовь, а в любви-то все обычно и терпят неудачу; кроме того, он никогда по-настоящему не любил ее. Он нуждался в Кэсс, чтобы больше узнать о себе. И даже это не было полной правдой. Он нуждался в ней, надеясь избежать конфликта с самим собой, которого, тем не менее, не избежал, и возмездия, которое вынужден принять. В этот тяжелый для Кэсс час он чувствовал, что находится далеко от нее, так же как физически далеко был от Ива. Пространство между ними ревело, словно мощный поток. И по мере того, как Ив приближался, побеждая эту водную стихию, Кэсс удалялась, находясь уже на недосягаемом расстоянии, там она будет пребывать отныне вечно, надежно укрытая от времени, как мумии в саркофагах. И теперь, когда он стал беззащитен, в нем нарастала и ширилась жалость к Кэсс.

– То, что случилось, ужасно, но это не сломает тебя, – сказал он. – Ты не сможешь опуститься, слишком многого ты уже достигла.

– Я знаю, кем я не буду. А вот в кого могу превратиться – не имею понятия. И боюсь этого.

Они прошли мимо усталого хранителя, который казался почти ослепшим от окружавшего его блеска. Теперь перед ними простиралось огромное, излучавшее агрессию полотно в зеленых, красных и черных тонах, состоявшее из кубиков и кружочков; оно прямо рвалось со стены, взгляд зрителя тут же останавливался на нем, и в то же время картина как бы с удовольствием погружалась в себя, сливаясь с хаосом. Она была вызывающей, непонятной и привлекательной, ее, должно быть, нарисовал одинокий, жаждущий крови тиран, лишенный жертв, без которых уже не мог обойтись.

– Ужас какой-то, – пробормотала Кэсс, но с места не сдвинулась; в этом углу, кроме них и хранителя, никого не было.

– Как-то ты сказала, – начал он, – что хотела бы и впредь духовно расти. Разве это не страшно? Разве это не всегда оборачивается страданием?