Если надо было стрелять, старший сержант Костромин негромко приказывал:

— К орудию!

Тогда наводчик Климов приникал к панораме, его помощник Пылаев располагался справа от казенной части, заряжающий Омский открывал ящик со снарядами, и только одному Крылову нечего было делать, потому что его обязанности заключались в подноске снарядов, а снаряды уже лежали позади орудия. Крылов выполнял самую скромную работу, с какой справился бы любой.

— Амбар с края. Пулемет — видишь? Осколочным!

Пылаев открывал замок, Омский толкал снаряд в казенник.

— Готово!

— Огонь!

Орудие вздрагивало, ствол слегка откатывался назад и возвращался в прежнее положение.

— Еще два снаряда!

Снова вздрагивал ствол, звякали, падая, стреляные гильзы.

— Хорош.

Сорокапятчики много не стреляют — лишь в случае необходимости.

Омский подбирал с земли снарядные гильзы — их сдавали по счету, — бросал в ящик.

— Пошла пехота, — с удовлетворением говорил Пылаев.

По полю широко, вразброс, шлепали мины. Крылов уже знал, что это били немецкие батальонные минометы. Так же было вчера, позавчера и три дня тому назад, и так же, наверное, будет завтра, через неделю, через месяц. Совсем не похоже на скоротечные партизанские схватки, исход которых зависел от того, насколько ты сам был решителен и находчив. Здесь надо было сидеть, смотреть и ждать, не разорвется ли рядом мина; ждать, пока ездовой Сафин не подгонит к орудию лошадей, и тогда расчет поспешит к избам, к которым уже приближалась пехота. Во всем этом было нечто механическое, безразличное к человеку. Шлепнется сейчас мина, накроет расчет, и никто этому не удивится. Где-то в штабе учтут гибель еще пятерых людей, вычеркнут из списков живых, а на передний край пошлют другую пятерку.

Но вот, наконец, наступила передышка. Пехота остановилась в селе. Ездовые поставили оба взводных орудия рядом, дали лошадям сена.

— Крылов, на пост!

Такое с ним уже было. Так же дул холодный ветер, и люди спешили в избы.

— Зачем на дороге стоишь? На крыльцо надо: ветер нет! — Сафин пошел от лошадей к дому, и его невысокая фигура казалась почти квадратной. Теплое чувство к Сафину согрело Крылова. Он постоял у орудийного передка, потрогал притороченный к нему пулемет, словно ожидая чуда. Металл безмолвствовал, а с ним было связано так много. Изба в Старой Буде, сани, за которыми шагала Ольга, землянка в лесу, партизанские заставы. Незабываемые дни. Все такое крупное.

А теперь все уменьшилось, будто он делал не свое дело. Не сошел ли он со своей главной солдатской дороги?