— А, вот ты о чем. Раны, усталость и, вообще, их опыт. Они слишком многого насмотрелись и ждут… слишком много перемен.

Солянистый удивил Пашу, видеть явления, скрытые во времени, — такое не каждый может. Или майор сам задумывался над теми же вопросами?

— А вы по-прежнему… будете служить в армии?

— Почему бы и нет? Подал в академию — после нее появятся новые возможности.

— Вас… не смущает, что скоро вернутся фронтовики?

— Нисколько. Каждому — свое. А тебя смущает?

— Кажется, да.

— Пустяки: все… проходит.

«Конечно, майор прав, — решил Паша, — И генерал — оба они правы. И отец то же говорил: «Все забывается, каждый сам должен позаботиться о себе…»

* * *

Миша Петров переживал тоже не лучшие дни.

Во время зимних каникул Миша взял два билета в кино — для себя и для Шуры Крыловой. Это случилось как-то само собой: подумал, что давно не был у Крыловых, и купил.

Вечер был морозный, ветреный, и мысли у Миши были сумбурные. Уже давно его не покидало беспокойство. Оно сидело в нем глубоко, неопределенное и тревожное, а теперь, по дороге к Крыловым, оно заметно усиливалось. А надо ли было идти к ним? Тут ведь одно наслаивалось на другое… шел и думал — о себе, о Крыловых и о том, что его беспокоило.

Ему не просто было решиться поступить в университет: войну со счетов не сбросишь, люди сейчас делали не что хотели, а что надо было делать. Он сам работал на заводе не потому, что это соответствовало его жизненным планам, а потому, что так продиктовала ему война. И пока он следовал велению долга, он был в ладу с собой и с людьми. Но одно дело, когда идешь по главному пути, и другое — когда сходишь с него, предпочитаешь ему тропинку, удобную только для тебя самого, теряешь право говорить «мы» и оказываешься словно в пустоте. Конечно, если бы не война, его тревоги были бы просто нелепы, а теперь учеба в университете напоминала бегство от общественного долга. И не важно, что у него обнаружилось плоскостопие, освобождающее его от армейской службы, — он в душе готов был уклониться от службы, хотя шла война. Ему, пожалуй, не удалось бы выделить какой-то один момент в своей жизни, когда он смалодушничал, стал слишком много думать о себе. Возможно, такого момента и не было, а так сложилась у него жизнь. В семнадцать лет он увидел кровь и смерть: бомба разбила эшелон с эвакуированными женщинами и детьми. Впечатления того страшного дня Мише не забыть. Потом его потрясла смерть Кости Настина и Лени Николаева. Оба были его друзья, оба оставили завод, ушли добровольцами на войну и вскоре погибли. А что от этого изменилось? Все было бы точно таким же, останься они в Покровке: фронт так же приближался бы к границам Германии, и так же близилась бы победа. А еще погибли Валя Пилкин и немало Мишиных знакомых. И что будет с Женей Крыловым и Сашей Лагиным, тоже неизвестно. Лучше уж работать на заводе или пойти учиться. Так вот что-то и сломалось в Мишиной жизни, ушло от него. Теперь бы радоваться университетскому