Ющенко торопливо встал, отряхнулся. Сбоку в предсмертных судорогах билась тяжелораненая лошадь. Ее отволокли в кювет, туда же последовала телега, и уже ничто на дороге не напоминало о «мессершмиттах».

«Этого в кювет… — невольно подумал Ющенко. — А жизнь продолжается…»

Леша Сельский вынырнул из колонны пехотинцев радостно взволнованный.

— Если кадр получится — вот была бы удача! — смеялся он, на ходу застегивая футляр фотоаппарата. «Мессер» пикирует прямо на меня, а я снимаю, от страха никак резкость не возьму! А вы часто бывали в таких переделках?

— Случалось. — отмахнулся Ющенко и взглянул на шофера: сколько же он будет копаться в своем проклятом моторе!

— А за что вам орден дали? — не унимался Сельский.

К счастью, мотор зачихал, закашлял и вдруг взревел, будто вознаграждая себя за целый час вынужденного бездействия. Каверзный вопрос корреспондента отпал сам собой, все заняли свои места, и гость тотчас уткнулся в блокнот.

«Газик» снова влился в общий поток. Шоферу хватало собственных забот, Сельский писал, и Ющенко ничто не мешало быть наедине с собой. «Идиот!.. — кипел он. — «За что орден дали?!..» Не перевелись еще дураки».

Леша Сельский одним своим существованием тревожил его, заставлял углубляться в дебри своих прошлых и настоящих поступков. И не один он такой. Ющенко вспомнил Раменское, своих тогдашних сослуживцев — вот таких же глупцов, как этот Сельский. Где теперь они? Возможно, кто-нибудь из них и уцелел, только вряд ли. С ними покончено, их теперь не воскресит никакая память. Того, кто падает, оставляют на обочине, а сами едут дальше. Это и есть война. Иллюзии только для глупцов, а в действительности все просто: будущее лишь у тех, кто жив. У мертвых нет ничего. Лишь дураки верят, что у мертвых что-то есть. Сам он вел себя вовсе неглупо: он жив, неплохо устроился в армии и вскоре увидит конец войны.

«Подумаешь — Сельский!.. — уже спокойно размышлял Ющенко. — Рифмоплеты приходят и уходят, а. Трифон Тимофеевич остается. Пусть корреспондент-недотепа ищет свое счастье на переднем крае, а у меня нет желания стать лошадью, которую волокут в кювет. И я еще колебался, что ответить Чумичеву! Он-то знает, что делает, у него есть чему поучиться. Конечно, неплохо бы побывать в Берлине, своими глазами увидеть, как кончится война, но и без этого эпизода можно прожить. И потом еще неизвестно, где все будет виднее, — здесь, в дорожной суматохе, или там, в Москве! А там и дом рядом, и никаких «мессершмиттов». Итак, до скорой встречи, Трифон Тимофеевич!..»

* * *

Вечером того же дня Леша Сельский добрался до штаба стрелкового полка. Невысокий худощавый начхим приютил его у себя на ночь.