В тот момент это все было смутно — в общем тошнотном ощущении, сидевшем где-то по соседству с малодушной надеждой: вдруг пронесет, — и в странном облегчении, почти радости, когда не пронесло, когда дипломатия Гоффа потерпела полный крах.

Да, крах. В тот день отзыв Крошкину не поступил. Поступил он лишь через два дня. Заканчивался отзыв простой и не допускающей двойного толкования фразой. Не соответствует требованиям. Диссертант не заслуживает…

Гофф не нашел Пиотровского. Жена его сказала: уехал, держалась отчужденно, от расспросов, куда уехал, не очень вежливо отмахнулась. Сказала только, что муж будет в Москве двадцатого октября, то есть в день Вадимовой защиты.

— Не все мне сказал, подлец, — сетовал Гофф. — Членом-корреспондентом ему после такой истории не быть. Да и Ресницын, думаю, ничего не забыл… Нет, он еще по какой-то причине не мог отказать этому вашему Барахоеву-Саркисову… Чем-то они там повязаны покрепче, чем это выдвижение, которым он мне только мозги запудрил… Как вы думаете?..

И еще спрашивал у Вадима о каких-то деталях, Вадим отвечал невпопад, чувствуя и осознавая с некоторым удивлением это свое странное облегчение, удовлетворение: чем бы все ни кончилось, но зато с Пиотровским отныне и навсегда все честно и ясно.

3

Опять звонил Шалаев. Услышав скучный орешкинский голос, начал выяснять, выяснив, сказал с веселым оживлением:

— Э, да тебя спасать надо! Что ж. Все дела в сторону. У тебя экземпляр диссертации-то есть? Рефератом тут не обойтись.

— Есть, плохой. Черновой.

— Ничего. Вези немедленно, какой есть.

Вадим попросил Свету завезти экземпляр — и забыл.

…В день защиты Вадимом владела одна навязчивая мысль, сформулированная почему-то с дьяконовским запорожским акцентом: шоб оно быстрее все кончилось. Не важно как, но быстрее. Что-то надломилось: годы, что ли, стали свое брать — не было ни интереса, ни азарта. И это было плохо — так идти в бой. Но зато не было и тени испуга — и это было хорошо. Звонивший накануне да и в день защиты почти непрерывно ученый секретарь института, старый коллега по лаборатории Ресницына, соучастник тогдашнего семинара молодых, Набатчиков сказал:

— Я очень хорошо понимаю твое состояние, Вадим. Ты потрясен людской низостью, ты день и ночь думаешь об этом, и, главное, ты не можешь заснуть. А для тебя сейчас главное — выспаться. Я тебе сейчас продиктую название, запиши, чудо, а не средство, будешь спать, как ребенок.

Спорить с Набатчиковым было бесполезно, Вадим даже записал, переспрашивая по буквам, и, положив трубку, тут же выбросил бумажку: спал он даже слишком хорошо, а в день защиты Света еле смогла его добудиться. Звонил из Душанбе Стожко, гудел и гремел, вызывался публично дать Пиотровскому пощечину, но извинялся, что приехать не сможет: а то б мы ему показали. На что Орешкин ему посоветовал беречь силы для собственного будущего сражения с Пиотровским, поклявшимся, как известно, не допустить стожковской докторской защиты.