Олег растопырил глаза на брызжущего слюной, злющего Стожко.

— Ничего не могу сказать, — растерянно обернулся он к Вадиму. — Начисто не помню. Но шобы я напялил два комплекта, когда у меня просят поделиться…

— Да! Да! Представь себе! — Стожко дрожал губами и говорил капризным, даже плаксивым каким-то голосом, почти кричал; с соседних столиков во все глаза смотрели на осанистого и представительного ученого, близкого к истерике. — У меня была рубашка на майку, а сверху штормовка — и все. Я замерз так, как никогда в жизни. А ты — грелся у примуса, в палатке, в двух комплектах!

То, что Стожко и Силкин тогда замерзли всерьез, было правдой, они, видимо, уже не совсем четко реагировали на ситуацию и начали терять координацию, это было ясно хотя бы из того, что они потеряли ракетницу и повредили передатчик. Именно это предрекал Олег, когда требовал немедленного спуска, пока пурга не замела следы. Он и сам, хоть и сидел с примусом под пленкой у камня, замерз…

…Как странно, что один давний эпизод столько значил во взаимоотношениях этих троих бывших друзей. Вадим до сих пор не мог понять в точности этого накала. Да, в разведке, в спасаловке нет лучших соратников, чем не знающий страха Силкин и богатырь Стожко. Но есть еще испытание тихим омутом, когда жизнь течет рутинно. И Стожко и Силкин хорошо чувствуют, что тут они, а не Олег не на высоте, но не умеют быть на высоте внизу, на житейской равнине, потому и припоминают запальчиво малейшие промахи Олега там, на хребте, в пурге. Впрочем, Вадима на спасаловке не было и не ему судить.

Вадим и Олег молчали. Виктор же в удивлении смотрел на свою тарелку. В запале гнева он смолотил в момент огромный бифштекс, даже не почувствовав вкуса.

На этого большого ребенка нельзя было сердиться всерьез — в самых своих заблуждениях и маленьких хитростях Стожко сохранял какую-то непосредственность и наивность. Но и возврат к прежним отношениям был невозможен. Смешно и глупо было бы ставить Стожко и Эдика Чеснокова на одну доску. Скажем, в той же спасаловке Эдик не мог бы оказаться ни на чьей стороне просто потому, что он в принципе не мог ринуться ни в какое рискованное мероприятие, направленное на спасение людей, да еще малознакомых. И все-таки в одном и весьма важном пункте самый надежный соратник в борьбе с плагиаторством Чеснокова оказался ничем его не лучше. Мудрено ли после этого, что Орешкины как-то потеряли вкус к такого рода борьбе…

После перезащиты стожковской диссертации (фактически проваленной в Ташкенте — отчасти из-за происков Пиотровского и, видимо, Саркисова) в Институте геономии, где все дело решила молчаливая поддержка стожковской диссертации Вадимовым теперь уже бывшим шефом Крошкиным и активная — Гоффом, который был рад еще раз дать бой Пиотровскому, Вадим написал мрачное письмо Олегу Дьяконову в Ганч, где тот никак не мог выбраться из полосы тяжелейших воспалений легких. Потрясения судебного процесса, а потом кандидатской защиты чуть не отправили на тот свет гитариста и любимца публики, бывшего предводителя понемногу разбежавшейся «той шайки», а теперь довольно-таки одинокого и нелюдимого Олега Дьяконова. В своем письме Вадим описал подробности стожковской защиты, свое участие и выразил сомнения в правомерности своего вмешательства.