— Старики не захотят.

— Почему?

— В тайге пушного зверя не останется. — И коротко засмеялся. Потом, подумав, сказал: — С тех пор как мы в город к капитану Арсеньеву ходили, многое, знаешь, нового на Тумнин пришло. Прежде у каждого ороча одна забота была: как сохатого или медведя убить, как юколу на зиму впрок заготовить. А нынче, сам видел, как наши люди живут. Правда, и нынче забот много, только они, знаешь, другие. За весь колхоз думать надо: сколько пушнины сдавать, сколько рыбы. А людей в тайге и на рыбалке с каждым годом все меньше. Молодые, сам видел, в городе — кто на учителя хочет, кто на доктора… Так что скоро, наверно, придется Тумнин назад поворачивать, тогда наш брат ороч по-городскому жить начнет. — И тяжело вздохнул: — Жаль только, не увижу того, что говорил…

— А сколько вам лет, Тихон Иванович?

— Немало.

— Все-таки сколько?

— Скоро шестьдесят зим, наверно.

— Столько вам и не дашь. Если проживете до ста лет, как ваша атана Акунка, своими глазами увидите и новый большой город на берегу Тумнина, и то, как Тумнин назад повернут…

Он промолчал.

В третьем часу дня мы обогнули последний кривун. Отсюда горный хребет пошел на убыль, а вскоре и вовсе пропал. Подул ветер.

— Море близко, — сказал Акунка.

Все шире раздвигались берега, а когда мы вошли в лиман, ульмагду стало сильно качать.

Вскоре он повернул ульмагду к песчаной косе, где стояли в ряд избушки даттинских рыбаков.

Тихон привел меня в домик к старому рыбаку Кончи, а сам ушел куда-то по своим делам.

2

На толстой коряжине, разутая, стоит женщина и смотрит на морской прибой. К коряжине подкатываются волны, плещутся у ног женщины, обдавая брызгами, а она стоит неподвижно — высокая, стройная, будто отлитая из бронзы. Одной рукой она придерживает распущенные волосы, в другой у нее орочская трубка с длинным черенком.

Над морем заходит солнце. Близкий горизонт охвачен пламенем. Все вдали горит: редкие облака, пена на гребнях волн, чайки…