Сомневаюсь, чтобы косатки приняли пароход за кита, во всяком случае, несколько часов они не оставляли его, и только с наступлением сумерек, когда за кормой вспыхнули голубоватые фосфоресцирующие огоньки, косатки исчезли так же внезапно, как и появились.

С каждым часом все больше зажигалось трепетных светлячков на воде, и вскоре они образовали огромные сверкающие поля. Потом поднялась луна и тоже прибавила света, так что море проглядывалось до самого дальнего горизонта. Поэтому предупреждения, что вблизи Курильских островов всегда «туманы до такой степени густы, что на длину небольшого судна с юта на бак нельзя различить человека», пока не оправдались.

Я еще не видел своего соседа по каюте, и, когда в полночь пришел «домой», навстречу мне поднялся невысокий полный мужчина в полосатой пижаме. Протянув руку, он глуховатым, простуженным голосом произнес:

— Василий Мокеевич Зотов.

Василий Мокеевич ехал с острова Тюленьего, крупнейшего лежбища котиков, на Командорские острова, где ему предстояло, как он выразился, поработать по части голубых песцов, которые снова начинают входить в моду.

Когда я сказал Зотову, что мне однажды пришлось побывать на Тюленьем, он хлопнул себя по коленкам и радостно воскликнул:

— Рыбак рыбака видит издалека!

— Но позвольте вас, Василий Мокеевич, разочаровать: никакой я не рыбак, и тем более не зверобой, а на Тюлений попал случайно, увязавшись за кинохроникерами.

— Но лежбище котиков видели, птичий базар на Арьем Камне видели?

— Разумеется...

— Значит, нам есть о чем поговорить.

Он достал из чемодана бутылку коньяку, две баночки креветок, баночку сайры; в свою очередь, и я выставил на стол свои припасы, и, выпив за встречу, мы стали рассказывать друг другу о местах, где нам пришлось побывать, всякий раз неизменно возвращаясь к острову Тюленьему.

— Да-а-а, — мечтательно говорил Зотов, — мал золотник, да дорог!

...Помню, как по пути на Тюлений, в заливе Терпения, средь ясного неба мы были застигнуты штормом, и старшина катера, во избежание несчастного случая, загнал меня, режиссера и кинооператора в темный трюм и наглухо задраил люк. Когда часа через три, измученных качкой, нас милостиво выпустили на волю, мы не были похожи на себя. Однако кинооператор Николай Шабанов, чтобы наверстать упущенное, поспешно стал снимать.

Первым делом он запечатлел на пленку кайр, возвращавшихся с моря на Арий Камень. Они летели длинными, казалось бесконечными, вереницами, трепеща крыльями и оглашая воздух беспорядочным криком.

С минуту они кружились над «базаром», который весь, до самого крохотного выступа, был уже так густо облеплен птицами, что вновь прилетевшим негде было садиться, и они начинали занимать места силой. Просто диву даешься, как они в конце концов там разместились. Едва на горизонте вспыхнула заря, в воздухе уже не осталось ни одной птицы.