Мы: «А зачем тебе?»
«Чтобы знать!»
Мы: «Что – знать?»
«Что нужно!»
Мы: «Вот остолоп, вот остолоп! Да кто же это знает все, что нужно знать? Ни один бог на свете никогда не знает этого!»
А тогда и в самом деле – какой смысл быть богом?
И когда это произошло? Когда накопление опыта жизни кончилось, а началось его расходование? В какой точке произошло-то? Для тебя? Для «мы»?
Никогда Корнилов не видел нереальных снов.
Он никогда не слышал во сне не слышанной прежде музыки, точно так же, как не видел красок, которых нет в ньютоновском спектре.
Не видел женщин, которых никогда не знал. Евгения Владимировна ему снилась, бестужевка Милочка снилась, Леночка Феодосьева приснилась недавно, но женщины незнакомые – никогда!
Папочка самарский снился с самых ранних лет но вот саратовский являлся уже только в состоянии полусна, полуяви.
И Великий Барбос – так же.
Боря с Толей – так же.
Пушкинский Евгений Онегин, репинский Петр Первый, толстовский Пьер Безухов – уж как были знакомы, знакомее самых близких людей, но в то время, как близкие и даже случайно встреченные, но реальные люди снились то и дело, эти, близкие, но нереальные, не слились никогда. Итак, сны были для него безукоризненной проверкой реальности – если что-то снится, значит, существует.
Флюиды, что ли, какие-то исходят от одного существующего предмета к другому существующему? Может, не только на земном притяжении, но и на взаимном излучении флюидов держится реальный мир, а все воображаемое, все изображенное на страницах книг, на полотнах художников и в скульптурах не обладает этим флюидным излучением? И потому никогда не снится Корнилову?
От Корнилова флюиды, конечно, исходят тоже, создавая подобие магнитного поля. Вот бы куда заглянуть – в это поле?! Посмотреть, проанализировать – что, как, почему? Почем стоит? В такую-то ночь это поле преотлично должно быть видно. Если уметь смотреть!
Действительно, ночь становилась все темнее, ночнее и ночнее – смотри, изучай, постигай самого себя, кто мешает? Решай – бежать или не бежать? Никто ведь не мешает, свобода!