В студенческие годы Сюнкити с гордостью показал бы этой женщине всё. Но сейчас включилось то, что называют профессиональным смущением и злостью мастера: ему не хотелось, чтобы его восторг разделяла женщина. К тому же Сюнкити по опыту знал, что подобные женщины не способны понять и оценить славу.

— Ничего особенного. Так, ерунда. — Сюнкити спрятал пояс в шуршавший бумажный пакет. Пояс поместился с трудом.

— Вы, верно, боксёр. Я сразу поняла. Ну, покажите же, — просила женщина.

Её лицо Сюнкити не нравилось. Он положил пакет в спортивную сумку и недовольно нахмурился.

— Эй, не жадничай! Лучше покажи, — раздался голос сбоку. На другом конце стойки выпивала группа молодых парней. Это сказал один их них.

Сюнкити мельком взглянул в ту сторону. Обычные молодые парни, которые шатаются по улицам. В джинсах, в красно-синих нейлоновых куртках. Длинные волосы собраны на затылке, а спереди, обильно напомаженные, стоят в виде башни.

В здешних местах молодёжь, которая не поклонялась Сюнкити, состояла из задиристых пацанов. Даже шайкой хулиганствующих переростков не назовёшь. Студенты-недоучки, гордящиеся своей порочностью профаны. Компания парней лет девятнадцати-двадцати, для которых смысл жизни заключался в постоянных драках и разборках, групповом насилии, бешеных гонках на мотоциклах. У кого-то были белые, пухлые девичьи щёки, а у кого-то — вечно надутые губы.

Сюнкити их понимал. Но был от них бесконечно далёк.

Когда-то подобные типы были для Сюнкити живыми мешками с песком. Вздорные придирки обращали их в вещи. Насмешливое хихиканье, кичливые взгляды, убогая, под бандитов речь, вертлявая походка, позы, мускулы… Ничего человеческого. Просто набитые песком мешки без глаз, без носа, способные непрерывно раскачиваться. Даже плоть этих типов была лишь подделкой, искусственной плотью. Мешками с мусором. И всё, что они могли, — это играть роль набитых песком мешков.

Сейчас они представляли только «слабость». «Слабость», как внутренности на рентгеновском снимке, просвечивала через нейлоновые куртки. У каждого была своя слабость. Каждый держал внутри хлипкую корзинку для мошек. Мелкую, хрупкую, жалкую, раздражающую поэтическую корзинку. Однако эту слабость стоило считать упавшим в лужу на земле отражением далёкой, горевшей звездой «силы» Сюнкити. Он что-то не слышал, чтобы звёзды били по своему отражению.

Злость и негодование не вспыхивали, как бывало раньше. Сюнкити это не удивило. Он «сильный», только и всего. Он не собирался нарушать этот порядок, ведь общество силы упорядочено, как карта звёздного неба.