Родионов умолк. Они оба стояли не двигаясь, как будто вслушивались в тишину. Вначале Вербин испытывал досаду оттого, что голос нарушает тишину, но потом он почувствовал, что не Родионов, а он, он сам чужд и посторонен всему вокруг, тогда как Родионов остается своим и его тихий, сбивчивый голос сродни признакам этой ночи — туману, холоду, сырости, тишине…

— Ладно, постоял я, подождал, может, хоть «извините» скажут. Нет, на меня даже не смотрят. Знаете, досада меня взяла. Досада и удивление. Что за люди? Спрашиваю у них: «Что ж вы собаку на прохожих спускаете?» Вы бы видели, как они удивились. «Почему, спрашивают, спускаем? Ей команды «фас» не было». Еще чего не хватало, чтобы они людей травили. А женщина мне объясняет: «Ей команду «стеречь» дали, видите вещи на санках, она все правильно делала». Понимаете? Собака все правильно делала! «Правильно? — спрашиваю. — А вы?» Они еще больше удивились: «А что мы? Мы вас не трогали». Знаете, я, честно говоря, опешил. Пялюсь на них и слов найти не могу. Думаю: кто из нас ненормальный, я или они? Наверное, я. Не могу я постичь их логику. Не доходит до них ничего, а увещеваниями таких не проймешь. И захоти я им объяснить — не смогу, ввек не поймут. Они бы на меня как на идиота, посмотрели. А ведь действительно, можно спросить: из-за чего сыр-бор? Что произошло? Верно? О чем речь? Потом они эти саночки в гараж свой повезли, я номер записал, потом справки навел. Карташов Константин Борисович, научный работник, работает в институте атомной энергии… — Родионов умолк. Он хмурился, озабоченно озирался, потом заметил с печалью: — Может, он в атомной энергии семи пядей во лбу, звезды с неба хватает, впереди всех идет, а все-таки в люди он не выбился — душой не вышел. Человеком не стал, так, физиком только и остался. — Он снова помолчал и продолжал: — Я ведь их не наказать хотел, да и за что? Не могу понять, откуда это пошло. Люди учатся, институты сложные кончают, университеты… Образование получают, дипломы, знают много мудреного, диссертации защищают. А по-человечески, здесь… — Родионов пальцами тронул грудь, — они ведь совсем неграмотные, жестяные какие-то. — Он улыбнулся грустно. — Вот и выходит, что все напрасно, вся учеба, дипломы, степени…

— Вы считаете, я такой же? — спросил Вербин.

— Я не знаю, — тихо ответил Родионов.

Они молчали. Какое-то время на лице Родионова сохранилась горечь, потом она постепенно сошла, лицо разгладилось. Погруженный в мысли, он рассеянно и неподвижно смотрел в туман, из которого размыто проступали темные деревья и постройки. Сейчас он особенно явно принадлежал этой ночи, ее туману, спящей деревне, тишине, он был часть всего, что существовало вокруг, тогда как Вербин был посторонним и лишь наблюдал со стороны.