Исследование этого тупика обнаружило, что, по сути дела, Линн устроила “забастовку” против отца. Теперь, когда она больше не винила себя за инцест, ее глубоко возмущал тот факт, что отец так и не был привлечен к ответственности. Она рассматривала свою затянувшуюся депрессию как единственный возможный способ заставить отца расплатиться за его преступления. Женщина высказала свою фантазию о том, что, если она будет слишком больна, чтобы работать, отцу придется заботиться о ней и в итоге пожалеть о том, что он сделал.

Терапевт спросил Линн, сколько лет она готова ждать осуществления этой мечты. В ответ Линн залилась слезами. Она оплакивала все то время, которое уже потеряла в ожидании и надежде на признание отца, что он был не прав. Скорбя, она приняла решение больше не терять драгоценного времени в бесплодной борьбе и возобновила активное участие в собственной терапии, работе и социальной жизни».

Пострадавшие люди могут стремиться получить компенсацию не только от преступника, но и от реальных или символических свидетелей. Требование компенсации может предъявляться к обществу в целом или одному конкретному человеку. Оно может казаться чисто экономическим (например, требование признания инвалидности), но неизбежно включает и важные психологические компоненты.

В ходе терапии пациент может сфокусировать требование компенсации на терапевте. Он может возмущаться ограничениями и обязанностями терапевтического контракта, настаивать на каком-то особом отношении. В основе этих требований лежит фантазия о том, что лишь беспредельная любовь терапевта способна возместить ущерб, нанесенный травмой. Случай Оливии, 36-летней женщины, пережившей насилие в детстве, демонстрирует, как фантазия о компенсации приняла форму требования физического контакта:

«Во время психотерапии Оливия начала раскрывать травмирующие воспоминания. Она утверждала, что сможет вынести собственные чувства только в том случае, если будет сидеть на коленях у терапевта, а он будет обнимать ее, как ребенка. Когда терапевт ответил отказом на том основании, что прикосновение нарушит границы их рабочих отношений, Оливия пришла в ярость. Она обвинила терапевта в том, что он отказывает ей в той единственной вещи, которая могла бы принести выздоровление. Оказавшись в безвыходном положении, он предложил консультацию с другим специалистом. Тот поддержал стремление Оливии к объятиям и физическому контакту, но поинтересовался, почему она думает, что самым подходящим человеком для исполнения этого желания является ее терапевт, а не возлюбленный или друг. Оливия расплакалась. Она боялась, что настолько нездорова, что никогда не сможет рассчитывать на взаимность в отношениях. Она чувствовала себя “бездонной ямой” и опасалась, что рано или поздно истощит терпение всех окружающих своими бесконечными требованиями. Оливия не осмеливалась пойти на риск физической близости в равноправных отношениях, поскольку полагала, что не способна ни дарить, ни принимать любовь. Только “удочерение” со стороны безотказного терапевта могло исцелить ее. Консультант предложил сфокусировать терапию на оплакивании ущерба, нанесенного способности пациентки любить. Изливая свое горе, Оливия обнаружила, что все-таки не является “бездонной ямой”. Она начала понимать, что ее общительная натура выжила, и в ней родилась новая надежда на возможность близких отношений. Оливия обнаружила, что способна обмениваться объятиями с друзьями, и перестала требовать их от своего терапевта».