В ответ на это адвокаты обвиняемых утверждали, что претензии, основанные на возвращенных спустя время воспоминаниях, следует отвергать с ходу, поскольку такие воспоминания никак не могут быть правдой. По их словам, эти истории являются абсолютной выдумкой, состряпанной психотерапевтами и внедренной в податливые умы посредством напористого убеждения. Решившихся обнародовать свои детские воспоминания пострадавших изображали пешками в играх психотерапевтов, обладающих выдающимися способностями к внушению[661].

Когда эти аргументы несколько лет назад были выдвинуты впервые, я сочла их нелепо неправдоподобными и была уверена, что их откровенный расчет на устоявшиеся предубеждения будет очевиден всем и сразу. В конце концов, не зря же женское движение потратило двадцать лет, опровергая догму о том, что женщины и дети от природы склонны ко лжи, фантазиям и фабрикации историй о сексуальных преступлениях. За это время удалось точно установить, что жертвы достаточно компетентны, чтобы давать показания о собственном опыте. Однако в ход снова пошла артиллерия авторитетов, заявляющих, что пострадавшие слишком слабы и глупы, чтобы разбираться в работе собственного ума. Разве мы не только что прошли через все это? Разве нам действительно нужно все начинать сначала?

Ответ на этот вопрос был однозначно положительным. Представление о «заразности» ложных жалоб задело отзывчивую струну в общественных СМИ и некоторых академических кругах. Был поднят крик об «охоте на ведьм», в общественное сознание внедрялся образ стаи неразумных и мстительных женщин, только и способных клеветать на всех без разбору. Особенно яростную враждебность и презрение вызывало «движение за восстановление», объединявшее людей, переживших насилие в детстве, и их союзников-терапевтов[662]. Прессе, похоже, надоели истории про жертв, и она с готовностью перебежала на сторону тех, кто называл все обвинения огульными[663].

Кампания по недоверию к жертвам и терапевтам добилась некоторого успеха и в залах суда[664]. В ряде случаев взрослым женщинам было отказано в праве дачи показаний из опасений, что их разум, возможно, был «заражен» психотерапией[665]. В одном широко известном деле отец, обвиненный дочерью в инцесте, подал иск о возмещении ущерба и добился положительного решения вопреки тому факту, что присяжные так и не сумели решить, были эти обвинения истинными или ложными. Дочь не привлекли к ответственности за ущерб, нанесенный отцу. Зато жюри сочло, что ответственности подлежит терапевт дочери – за то, что поддержала уверенность своей пациентки в том, что она подверглась насилию и оказала помощь в возвращении воспоминаний. Во время дачи показаний в защиту своего терапевта молодая женщина утверждала, что она одна ответственна за свои воспоминания. «Кажется, до моего отца не дошло, – констатировала она на трибуне свидетелей. – Это я, и только я говорю ему, что он насиловал меня»[666]. Жюри проигнорировало ее показания. И снова жертва стала невидимой.