— Знаю, что вы появляетесь, когда случается нечто… до крайности неприятное, но требующее решения тихого… — Она наполнила стакан водой и подала. И пальчики ее влажные были теплы. — Батюшка не любит вас вызывать. Становится мрачен, зол. Кричит на офицеров. Правда, он и так на них кричит, но иначе… поймите, я же там выросла. Я многое вижу. И многое знаю. К примеру, когда паши патрули раз за разом вдруг исчезают или когда тропы пустеют, те, по которым караваны через границу ходят… Значит, где-то новые проложили и повезут по ним вовсе не приправы с шелками.

Она помогла напиться и, заглянув в глаза, строго сказала:

— Не дурите. Вернитесь в постель. В этом вашем… геройстве никакого смысла нет.

Стрежницкий мотнул головой: вот еще, будут тут всякие ему указывать… пигалицы. Она же лишь вздохнула и поставила стакан на место. Вернулась в кресло. Села. Юбку, приподнявшуюся было почти неприлично — еще немного, и коленки видны станут, — одернула.

— В последний ваш раз папенька даже не ругался. Стал мрачен. Ходил, бормотал что-то… и аманте своей от дома отказал.

— Что?

Не то чтобы Стрежницкий полагал старинного приятеля столь уж далеким от обыкновенных мирских радостей, но вот одно дело — аманту завести, одинокому генералу простительно, и совсем другое — чтобы взрослая дочь об этом узнала.

Она же рукой махнула.

— Бросьте… или вы, как папенька, полагаете, что мне вечно будет пять лет? Я вижу. Она неплохая женщина. Вдова. Порядочная. И ему подходит. Я даже папеньке сказала, что буду совсем не против, если он сделает предложение.

Стрежницкий зажмурился, пытаясь представить выражение генеральского лица. Надо же… жениться на аманте…

— Если уж встречается лет десять, может перестать женщину мучить…

— А он?

— Раскричался… ему, между прочим, целитель велел беречься. Настой успокоительный прописал. Так он упрямый же… как некоторые. И не сверкайте тут глазом, на меня это не действует… в тот раз… я знаю, что пропали какие-то бумаги. И папенька велел срочно поменять маршруты, пароли… многое, что меняется только в особых случаях. А еще задержал троих, но их же после и отпустили. Велкуцкого вот сослали, но он точно не при деле был. Папенька просто случаем воспользовался… И правильно. Велкуцкий редкостной сволочью был, пусть себе в другом месте послужит.

Стрежницкий с трудом удержался, чтобы не выругаться.

Нет, он, конечно, понимает, что на заставах свои порядки, что городок маленький, на сплетни бедный и все на виду, однако же…

Велкуцкого, к слову, отнюдь не ложно обвинили. Деньги он брал от соседей недобрых и действительно не за шелковый путь. Самолично опийное молочко перевозил, а с ним кое-что похуже, так что свои пятнадцать лет каторги милостью его императорского величества он заслужил сполна.