И совсем… совсем-совсем беззащитным.

И почему-то я твердо знал, что он — уже больше не хозяин, и не только моей, но даже своей собственной судьбы и всего того, что будет дальше. Мне никто этого не сказал — никаких внутренних голосов, я нигде это не прочитал, ни в чьих глазах (и уж кончено, не в глазах Кота, снова улегшегося на диване), я просто

(видел?.. Чувствовал?.. Догадывался?..)

знал.

Ковбой отпустил Рыжую, она уронила руки на стол, голову — на руки и застыла в такой позе; дышала нормально, плечи не вздрагивали. Ковбой, пробормотав «дуреха», вытер лицо салфеткой и глянул на меня. Я спросил — спокойно, почти равнодушно:

— Она была уже мертвая, когда?.. Ну, когда ты?..

— Да, — уверенно и быстро сказал он, только… слишком быстро. — И хватит лирики. Где ключ? — он смотрел на Рыжую.

Она не двигалась, не подняла головы — просто сидела в той же позе и молчала.

— Где ключ? — холодно повторил он, взял ее за волосы, поднял ей голову и повернул к себе лицом. — Или ты скажешь, и все будет цивилизованно, или мы все, включая твоего дружка, поедем на дачу и там…

— Что там? — прошипела она, даже не поморщившись от боли, хотя он очень крепко держал ее за волосы.

— Там тобой займутся мальчики, больно займутся и с фантазией — они это любят — а дружок-маэстро будет смотреть и учиться, как надо получать удовольствие. Я — не буду, я таких вещей не перевариваю, потому что я — не садист и очень этого не хочу, но… Сделаю. А потом, если ты будешь корчить из себя Зойку Космодемьянскую…