Но спать он не мог. Ему было тревожно, беспокойно, неуютно. Когда стрела прошла сквозь него, его обожгло чудовищной болью, а вытаскивать ее было еще больнее. Он раздирал свою кожу, а разум его был окутан паникой, чистой, животной паникой, он был уверен, что умирает, и понятия не имел, что же будет теперь со всеми ними,
А потом он услышал голос Эммы, почувствовал ее прикосновение и понял, что будет жить. Он смотрел на себя теперь – никаких отметин на коже не было. Точнее, было что-то, тонкая белая полоска на загорелом теле, но это ерунда. Сумеречные охотники жили шрамами. Порой казалось, что они жили лишь ради них.
И снова и снова у него в голове возникал непрошеный образ, который он пытался прогнать с момента возвращения в Институт: Эмма у него на коленях, ее руки у него на плечах. И струи бледно-золотистых волос, стекающие у нее по щекам.
Думая, что умирает, Джулиан радовался, что, по крайней мере, умрет рядом с ней, в момент наивысшей близости, ведь ближе друг к другу они быть не могли. Ведь это не позволялось Законом.
Тавви заснул, и Джулиан взял книгу, которую принес из библиотеки. Он так часто сверялся с ней, что теперь она открывалась всегда на одной и той же странице. «О парабатаях», – значилось на ней.
Постановляется, что прошедшие церемонию принесения клятв парабатаев и навеки связанные узами Саула и Давида, Руфи и Ноемини не имеют права вступать в брак, иметь совместных детей и любить друг друга любовью романтической, именуемой эрос, а должны любить друг друга только той любовью, что именуется филия или агапэ. Наказание за нарушение этого постановления определяется Конклавом. Нарушение может караться разлучением парабатаев и изгнанием из семей, а в случае продолжения противоправного поведения – снятием Меток и исключением из рядов нефилимов. В таком случае они больше никогда не будут Сумеречными охотниками. Так постановил Разиэль. Sed lex, dura lex. Закон суров, но это Закон.