– Доктор! Ваше сердце! Не надо, вы…
Я ее не слышу. И больше не вижу.
…Вокруг ― подсвеченная белизна; у ног стелется зеленая дымка. Я в ней по колено, мои простертые вперед руки частично скрывает все то же странное, сияющее… что это?
– Наш свет, ― откликается сонм неземных голосов, но, одолевая их, прорывается единственный:
– Многие слепнут от него. Прикрой глаза, иначе как будешь читать нудные книги?
Амбер с той стороны белизны цепляется за меня. Мне даже не нужно видеть лицо, достаточно мальчишеского остроумия и длинных ногтей. Я слабо усмехаюсь, пробормотав:
– Давно не виделись. И поверь, о глазах я позабочусь сам, если выживу.
– Помнишь, как я спас тебя? Ерунда, учитывая все случившееся позже. Но… ― руки сжимаются, ― это первый храбрый поступок, который я, глупый мальчишка, совершил за долгое время, а возможно, в жизни. Ты был добр. Ты напомнил: мир не замкнут на тех, кто запер меня, на предателях и… на моем отце.
Каждый звук слова ― «отец» ― дышит страхом и отвращением вместо скорби. В горле встает ком.
– Амбер, я сделал лишь то, что…
– Я же говорил, я ― бездомное животное, док. Думаешь, что-то поменялось?
Нет. Не поменялось, сколько бы поклонников ни стояло у него за плечами, сколько бы оков он ни сбросил, из скольких бы тюрем ни сбежал. И тут ничего не сделать. Можно только идти дальше. А идти пора.
– Ты не бездомное животное. Зато ты ― что-то вроде принца. Так?
– «Вроде», ― передразнивает он и опять смеется. ― Кто бы подумал, а?
Он выступает из дымки ― бледный, тоже с кровоточащим шрамом. На нем то, что было в ночь нашей встречи, ― форма с чужого плеча, без полученных позже нашивок. Казалось, эта одежда давно должна была сгнить. Скорее всего, так и есть. Просто не здесь.
– Чем я могу тебе…
Он стирает со щеки кровь. Убирает волосы, глубоко вздыхает, запрокидывает голову. Он будто привыкает к телу заново. И, скорее всего…
– Уже ничем, Мильтон. Спасибо.