Надо мной зеленый полог. Комната богато убрана, в обстановке ― что-то от знакомых мне оровиллских домов. Здесь мог бы жить удачливый сорокадевятник, какой-нибудь «новый аристократ», любящий предметы старины из рыцарских и мистических романов: резную мебель, решетчатые камины, тяжелые гардины и…

…гробы.

Саркофаг у стены, меж окон. Взгляд, метнувшись по женственно округлому, но все равно массивному, пугающему силуэту, спотыкается о знаки внизу, у стоп. Те же символы-пауки, в той же последовательности. Пророчество. Неужели… Нет, нет, не может быть. Не…

– Эмма…

Ее голос. В моей голове. И я глупо, помимо воли отзываюсь вслух, шепча:

– Джейн? Где ты?..

Безмолвие, треск в камине. Что-то чудится среди пляшущих языков, и я спешно смыкаю ресницы. Я сумасшедшая. Боже, доктор прав, я сумасшедшая, теперь ясно как день. Никого здесь нет. Никого, кроме меня и… того, кто все это время сидел за столом спиной, но я, пораженная зрелищем Саркофага, не сразу его заметила. Господи, пусть он ничего не слышал, пусть принял мой . шепот за песню пламени, съедающего поленья.

Я снова открываю глаза, едва сердце перестает так колотиться. Вождь недвижен, опустил голову, сгорбился. Фигура неуловимо напоминает если не старика, то пленного южанина с полотен патриотов. В сломленности того, кто убивает одним движением, есть ужас, столь же неотвратимый, как вид гроба у стены. Я хочу отвести взор, но не могу.

Дрема ястреба может быть обманом: чтобы мышь осмелела, перестала прятаться в соломе. Но обрывочный зов все еще в голове, и там же стонет неумершая надежда. Я не могу так больше, не могу думать, слышать и не знать. Пусть я выдам себя, пусть меня замучают и убьют. Только пусть скорее и у меня не останется ни незаданных вопросов, ни сожалений. Не так ли ты жила сама, Джейн? Родная…

Кровать не скрипит, когда я сажусь. На покрывале древний меч, меч Жанны. Злое Сердце забыл осторожность… Глупо оставлять оружие даже мыши, еще недавно верившей: вот убийца сестры. Ныне я не верю ни во что: суждения доктора поколебали, а голос ― любимый голос, ― окончательно истерзал мечущуюся душу. И все же, опрокинутая, отчаявшаяся, я извлекаю меч из ножен и тихо иду к вождю. Я пересекаю комнату, я останавливаюсь над человеком, спокойно севшим ко мне спиной и уронившим голову на сложенные, как в молитве, руки. Я стискиваю зубы. Колени мои дрожат.

Он крепко спит. Рядом открытая книга на английском; цветок в подсвечнике бросает на страницу теплое сияние. Я жду увидеть Библию, бездумно цепляюсь за строки: вот, вот откуда слова, которыми он заманил меня сюда, которыми обманул. Но…