…Я просыпаюсь прямо сейчас, от кашля. Что-то мешает в горле, что-то рвется изнутри, хотя вчера весь день я не ел, а вечером мне вовсе и не приносили еды. Открыв глаза, продолжая содрогаться и биться, я вижу: на улице все еще кровавый, яркий рассвет. Он пробился в камеру, лежит полосами на полу. Действительно кровавый… кровь ― и на моих руках.

– Сэмюель!

Этот голос. Совсем рядом. Я продолжаю кашлять, жмурюсь и слышу спешные шаги.

– Сэм… ― Меня обнимают и прижимают к себе. ― Ничего, ничего, так нужно…

Эмма ― не Джейн, ― говорит что-то еще, быстро, ласково и тихо. Мы раскачиваемся, точно я дитя, которое не может уснуть. От волос Эммы пахнет Оровиллом: пылью, дождем, апельсиновыми деревьями. Она теплая, как утреннее солнце. И я шепчу:

– Ты вернулась…

Почему-то в это не верится, почему-то она видится таким же привидением, как сестра. Теплый, живой, дрожащий призрак.

– Все вернулись. Все кончено.

Снова кашель сотрясает мое тело. Я торопливо отстраняюсь, почти скатываюсь с койки. Мне страшно поранить Эмму, случайно ударить, ушибить, как, видимо, я сделал вчера, когда она так торопливо, явно напуганная, сбежала от меня. Я корчусь на полу и не даю ей приблизиться, закрываюсь руками. Спазмы горячие, колкие, стремительно лезут к горлу, становясь все удушливее. Я содрогаюсь особенно яростно. Хриплю. И…

– Сэм!..

Кровь, снова кровь. Капли на полу, и там же ― длинное угольно-черное окровавленное перо. Откуда?.. Я тяну к нему руку. Оно тут же обращается в прах.

– Господи… ― потираю лоб. ― Ты… не пугайся. Только не пугайся.

И не убегай. Ты так мне нужна. Хоть кто-то. Но, кажется, она и не собирается убегать.

– Все кончено, ― тихо повторяет Эмма и тянет меня назад, на постель. ― Кончено, Сэм. И… тебе можно отсюда выйти. Я взяла ключ Винсента и открыла дверь. Пойдем?

Она глядит с улыбкой, ласково, но не как прежде. Это отстраненный взгляд, взгляд матери или сестры, и еще взгляд кого-то, сожженного дотла, а потом вмороженного в лед. Кого-то раненого, обессиленного, как несчастный ученый из старой книги о монстре, вставшем из мертвых во имя безумного эксперимента. Ее ― мою, но чужую ― уже не воскресят слова:

– Ты просто мое спасение. Если бы я знал. Эмма…

Я целую ей руку, сжимаю тонкую кисть меж ладоней. Когда-то я совсем не видел ее, а теперь она не видит меня, даже улыбаясь и прижимаясь лбом к моему плечу. Но это минута почти покоя, странного покоя, какой бывает лишь после светлого, мирного пробуждения на рассвете ненастной ночи. И я не смею прервать ее, ведь по-настоящему проснулись мы оба. Дурной сон, может, был общим для всего города. Но уже взошло солнце.