Что-то трепещет в окне, на долю секунды привлекая мое внимание.

Это мотылек, крошечный, с темно-зелеными, почти черными переливающимися крыльями. Сейчас день, и его здесь быть не должно. Мотыльки – ночные существа, привыкшие к жизни в темноте. Обладающие замечательным слухом. Все это проносится у меня в голове в одно мгновение, и кусочки мозаики аккуратно складываются вместе.

Это мама.

Волк снова вцепился мне в горло, его острые зубы впиваются в мою плоть. Вот-вот разорвет меня на части. Я не двигаюсь с места только из-за направленного на меня объектива камеры, свидетелей и взглядов огромного количества людей. Я снова чувствую укол чувства стыда – но не могу допустить, чтобы кто-то это заметил. Не могу допустить, чтобы она меня остановила. Мне еще многое нужно сказать – нужно разрушить еще больше ее мечтаний.

Под столом моя рука сжимается в кулак. На этот раз мной движет не ярость, а решимость.

Я всегда думала только о тех словах, которые произнесу дальше. Я не проговаривала их – даже шепотом. Не говоря уже о том, чтобы произнести их перед аудиторией в десять человек – или десять тысяч. И о том, чтобы сказать их моей матери. Эта женщина всегда слушает, и, возможно, теперь она наконец-то меня слышит.

– Отныне я буду известна как Эванжелина Самос из Монфора. Я клянусь в верности Свободной Республике, где я могу свободно жить и любить. Я отказываюсь от своего гражданства в Разломах, Норте и в любой стране, где люди заключены в клетку из-за обстоятельств рождения.

Ручка скрипит по бумаге, и я почти разрываю страницу силой своей размашистой подписи. Мои щеки пылают, но я нанесла достаточно плотный макияж, чтобы скрыть любой румянец, который мог бы выдать, как бешено колотится мое сердце. Вокруг меня все гудит, заглушая жужжание механизмов. Я держусь спокойно и делаю то, что мне сказали. Держу зрительный контакт. Пристально смотрю в камеру. Жду сигнала. Мир сосредотачивается в объективе камеры, и мое зрение начинает расплываться.

Один из Красных техов возится с камерой, щелкая переключателями и жестом приказывая нам с Птолемусом оставаться на месте. Я чувствую, как механизмы прекращают вибрировать, когда трансляция заканчивается и везде, кроме этого места, изображение сменяется черным экраном. Красный опускает палец, и мы выдыхаем и расслабляемся.

Все кончено. С этим покончено навсегда.

Сосредоточившись, я разрываю стоящее позади меня стальное кресло, и мой трон превращается в груду иголок. Это не требует много сил – сталь мне знакома, – но сделав это, я чувствую, как меня накрывает волной изнеможения, и позволяю себе опереться локтями о стол.