Уже возле прозрачной шторы, укрывающей высокое окно второго этажа, его поцелуй был мягким, настолько нежным, каким никогда не бывал прежде. И в то же время ласково клеймящим. Насколько может «клеймить» мужчина, знающий, что он «за тебя» и «для тебя» до конца, что он сам будет носить на руках, что обрубит руки всем, кто попытается причинить тебе боль.
– Ты теперь моя, Вилора.
Вот так просто.
Как будто раньше было иначе. Как будто когда-либо вообще было иначе – теперь я это поняла. Поняла, почему отец похлопал его по руке, как настоящего зятя, как члена семьи – потому что отдал меня правильному мужчине.
– А ты мой.
С клычками. Со своей красивой улыбкой, со сводящей с ума фигурой, со способностями, разгадывать которые я, возможно, буду еще не один год.
– Всегда. – Он чувствовал то же самое.
– И настырный ты очень.
– Настойчивый.
Ох уж эти губы.
– Свое не упускаешь точно…
– Никогда.
Его рука извлекла на свет коробочку – бархатную, черную.
– Показать тебе кольца, которые тебе понравятся?
Я смеялась, уткнувшись ему в плечо.
И снова неслась машина. Неслась резво, легко вписывалась в сложные повороты, а у меня от скорости и той непринужденности, с которой ей управлял Крей, поджимался низ живота.