– Ты спросил, чего я хочу, – огрызаюсь я. – Вот то, чего я хочу. Я хочу вернуть себе своего брата. Я скучаю по нему. – Я сглатываю. – Я скучаю по тебе.
Он делает шаг назад.
– Трудно скучать по тому, чего ты никогда не имел, – говорит он.
– Ты так думаешь? – шепчу я. – Что между нами никогда не было никаких отношений?
– Вот именно, не было. – В его тоне звучит уверенность. – Меня отправили к Кровопускательнице, когда я был совсем ребенком. А ты остался дома с нашими дорогими папочкой и мамочкой – вот как это было. Мы всего лишь два чужака, в которых по случайному стечению обстоятельств течет одна кровь. Это ничего не значит.
– Ты же в это не веришь, – говорю я, чувствуя, как во мне что-то рвется – что-то такое, о существовании чего я даже не подозревал.
– Почему же, верю. Это не наша вина. Это реальность. Пытаться изменить это спустя несколько веков… – Он качает головой. – Это бессмысленно. Особенно теперь.
– Но ты мой брат.
– И что с того? – Он пожимает плечами. – Нельзя сказать, что наше фамильное древо что-то значит для нас. Ничего из того, что мне от них – от вас – досталось, я не хотел бы сохранить.
Его слова бьют меня наотмашь, и я, не удержавшись, огрызаюсь:
– Тогда зачем же ты хранишь ее? Если ты не хочешь иметь ничего общего ни с одним из нас, то зачем ты хранишь ее?
– Храню что? – раздраженно спрашивает он.
– Эту лошадку. Я сделал ее для тебя больше ста пятидесяти лет назад и подарил в тот день, когда Далила отослала тебя. Если мы всего-навсего два человека, в чьих жилах течет одна кровь, если семья ничего не значит, то почему же ты до сих пор хранишь ее?
– Ты
– Да. У меня даже остался шрам, который доказывает, что я вырезал ее. – Это маленький изогнутый шрам на указательном пальце левой руки. – Иначе откуда она, по-твоему, могла взяться?
– Не знаю. Она просто была у меня всегда… – Он осекается, когда до него доходит, что он говорит.
– Когда тебя увозили, ты плакал. Единственное, что заставило тебя перестать плакать, была эта чертова лошадка. Гром…
– Гром.
Мы произносим это имя одновременно.