2
Пасмурным парижским утром в самом конце весны 1901 года, когда Ван, в черной шляпе, одной рукой бренча теплой мелочью в кармане пальто, а другой, в замшевой перчатке, взмахивая свернутым английским зонтиком, проходил мимо особенно непривлекательного уличного кафе в ряду множества других, протянувшихся вдоль авеню Гийома Питта, из-за столика поднялся и окликнул его круглолицый лысый человек в измятом коричневом костюме и в жилете, на котором поблескивала цепочка часов.
Ван оглядел эти красные круглые щеки и черную эспаньолку.
«Не узнаешь?»
«Грег! Григорий Акимович!» – воскликнул Ван, срывая перчатку.
«Прошлым летом я носил настоящий Vollbart. Ты бы нипочем не узнал меня. Пива? Интересно, что ты делаешь, чтобы выглядеть таким мальчишкой, Ван?»
«Пью шампанское и не пью пиво, такая диета, – сказал профессор Вин, надевая очки и подавая официанту знак изогнутой ручкой своей антуки. – От прибавления в весе не избавляет, зато сберегает мощь в мошне».
«Я тоже очень толстый, да?»
«А Грейс? Не могу себе представить
«Близнецы есть близнецы, это неисправимо. Моя жена тоже довольно упитанная дама».
«Так ты женат? Не знал. Давно ли?»
«Около двух лет».
«На ком?»
«Мод Свин».
«Дочь поэта?»
«Нет, нет, ее мать из рода Брумов».
Мог бы ответить «Ада Вин», не окажись господин Вайнлендер более проворным поклонником. Брум? Кажется, я видел этот кузов. Впрочем, Бог с ней. Вероятно, унылейший союз: здоровенная властная жена и он, еще зануднее прежнего.
«Последний раз я видел тебя тринадцать лет тому назад, верхом на черной лошади – нет, на черном “Силентиуме”. Боже мой!»
«Да – Боже мой, ты можешь так сказать. Те прекрасные, прекрасные муки в прекрасном Ардисе! О, я был абсолютно безумно влюблен в твою кузину!»