«Не забудь “обычный адюльтер”», заметил Ван.
«Насколько это было бы лучше! – сказал поникший Демон, который сидел на краю кушетки, уперев локти в колени и обхватив голову руками. – Катастрофичность этого положения как бездна, которая становится тем глубже, чем больше я о ней думаю. Ты заставляешь меня прибегать к самым затасканным понятиям: “семья”, “честь”, “положение в обществе”, “закон”… Признаю, в своей бурной жизни я подкупил немало чиновников, но ни ты, ни я не сможем подкупить целую цивилизацию, целую страну. И душевное потрясение от одной мысли, что почти десять лет и ты, и это прелестное дитя обманывали своих родителей —»
Тут Ван ожидал, что отец продолжит в русле «это-убьет-твою-мать», но Демон был достаточно умен, чтобы воздержаться от этого. Марину ничто не могло «убить». Если до нее и дойдут слухи об инцесте, она ради заботы о своем «внутреннем покое» пропустит их мимо ушей или, на худой конец, окружит ореолом романтики, вытеснив их тем самым за пределы реальности. И сын, и отец хорошо понимали все это. Ее образ возник на мгновение и сразу исчез.
Демон продолжил так:
«Лишив тебя наследства, я ничего не добьюсь: Аква оставила тебе прочный “трон” и недвижимое имущество, так что это традиционное наказание теряет смысл. И я не могу донести на тебя властям, не упомянув своей дочери, которую я намерен защитить любой ценой. И все же я могу правильно поступить с тобой – я могу проклясть тебя, я могу сделать это нашим последним, нашей последней —»
Ван, без конца скользивший пальцем взад и вперед по безответному, но успокоительно гладкому краю письменного стола из красного дерева, с ужасом услышал всхлип, сотрясший Демона, а затем увидел, как по его загорелым впалым щекам потекли слезы. Пятнадцать лет тому назад, в любительской пародии, разыгранной во время застолья по случаю дня рождения сына, Демон, изображая Бориса Годунова, разразился странными, пугающими, черными, как вакса, слезами, перед тем как скатиться по ступеням бурлескного престола в полной капитуляции смерти перед гравитацией. А теперь, в